Юхан Смуул - Ледовая книга
31 октября 1957
Калининград, «Кооперация»
Вчера мы так и не отплыли, сегодня — тоже. Выяснилось, что на «Кооперацию» ставят новый радиолокатор. Его как будто привезли ночью из Риги.
Вечером рядом с «Кооперацией» ещё стоял плавучий кран с двумя «Пингвинами», но к утру они уже были погружены на палубу. Интересно, как передвигаются эти вездеходы (или трактора?) в условиях Антарктики? Несмотря на металлические кабины с высоко расположенными дверями и окнами, похожими на маленькие иллюминаторы, они кажутся лёгкими. Гусеницы широкие.
Все четыре грузовых люка уже задраены. Пройти с носа на корму или с кормы на нос кажется довольно рискованным делом. На палубных люках стоят «Пингвины», перелезть через тросы и брусья, которыми они принайтовлены, не так-то просто. А на третьем люке, рядом с двумя «Пингвинами», стоит ящик с четырьмя ёлками. Они хорошо завёрнуты, чтоб не повредились ветки, а в ящик насыпан песок. Мы везём в Мирный новогодние ёлки.
Я осмотрелся и попытался как-то разместить свой багаж. Плохо, когда человек беден. Но ещё хуже, когда в одной тесной каюте оказываются два человека и оба богатые. И у меня и у Константина Васюкова добра хватает.
Уже сама погрузка моих вещей на корабль была своего рода цирковым номером. Сначала я притащил два чемодана. Затем настала очередь зеленого брезентового мешка, в который, кроме выданного мне полярного снаряжения, я запихнул ещё десяток железных коробок с узкой киноплёнкой. Весил мешок не меньше доброй меры солода. Но хуже всего было то, что я со своим мешком застрял на узком трапе между канатами. Ни один осел не чувствовал себя так глупо, как чувствовал себя я на трапе «Кооперации». Сверху на меня смотрят матросы и участники экспедиции, снизу, с причала, — портовые рабочие. В иные моменты отнюдь не лестно быть центром внимания. И когда я, задыхающийся, красный и разъярённый, втащил мешок в свою каюту, то поневоле повторил слова Феликса Ормуссона, героя книги нашего писателя Фридеберта Тугласа:
— Тяни лямку, эстет!
Наконец я притащил своё техническое снаряжение. Когда я маршировал с ним по калининградской гавани, весь увешанный аппаратами, словно новогодняя ёлка игрушками, одна красивая девушка сказала подруге:
— На «Кооперацию» идёт. Небось доктор технических наук.
Откуда ей было знать, что Бискайский залив внушает мне меньший страх, чем техника, ибо любой аппарат, попадающий ко мне, проявляет то скверное свойство, что либо мигом портится, либо вообще не работает.
Вот. А теперь сделаем обзор снаряжения.
Мне выдали, на тех же правах, что и участникам экспедиции, следующие вещи:
1. Ватник с капюшоном.
2. Ватные штаны.
3. Сапоги.
4. Тёплый свитер.
5. Куртку.
6. Тёплые перчатки.
7. Снегозащитные очки.
8. Зелёный брезентовый мешок, в который все это было сложено.
У меня было с собой:
1. Два костюма — тёмный и светлый.
2. Дюжина сорочек.
3. Бельё.
4. Носовые платки.
5. Фуфайка.
6. Куртка из ветронепроницаемой ткани.
7. Десять пар косков.
8. Две пары полосатых шерстяных носков, связанных моей матерью.
9. Бритва.
10. Сто бритвенных лезвий.
11. Сто пачек «Казбека».
12. Сто коробок спичек.
13. Пять бутылок коньяка.
14. Три бутылки вина.
Техническое снаряжение:
1. Фотоаппарат «Зоркий».
2. Узкоплёночный киноаппарат «Киев» (принадлежащий Таллинской телестудии).
3. Фотоэкспонометр «Ленинград».
4. Полевой бинокль «Бинокуляр М 36*ЗО» (собственность Пауля Руммо младшего).
5. Пять катушек плёнки для фотоаппарата.
6. Две тысячи пятьсот метров узкой киноплёнки.
7. Три авторучки.
8. Шесть блокнотов.
9. Бутылка чернил.
10. Две пары очков.
11. Перочинный нож.
12. Пилка для ногтей.
13. Аварийная шкатулка с иголками, нитками, пуговицами и порошками от головной боли.
Книги:
1. Стендаль. «Красное и чёрное».
2. Джозеф Конрад. «Лорд Джим».
3. Хемингуэй. «Старик и море».
4. Юджин О'Нил. «Луна Карибских островов».
5. Ф. Нансен. «На лыжах через Гренландию».
6. Р. Э. Бэрд. «Полет на Южный полюс».
7. Э. Шеклтон. «Путешествие на Южный полюс».
8. Первый выпуск собрания «Страны и народы мира» — «Полюсы».
9. Русско-эстонский словарь.
Кроме этого, я ещё прихватил с собой поэму «Сын бури», которую намереваюсь сокращать и перерабатывать во время плавания, и начало пьесы «Леа», которую я во что бы то ни стало должен закончить на корабле. Хорошо бы справиться с этим до прибытия в Мирный.
1 ноября 1957
Сегодня в 16.00 «Кооперация» наконец отплыла.
Проверка документов прошла очень быстро. На причале десятка два провожающих да несколько пар мокрых глаз. В одной каюте играет гармонь. Провожающие, которые поднялись на палубу и должны были покинуть корабль, уже его покинули. С трапа убран оградительный трос, но сам трап ещё не поднят — по нему должен сойти на пристань Алексей Михайлович Фишкин, превосходный человек, работник Главсевморпути, которого все любят и который много сделал для подготовки этой экспедиции. Его седая бородка, умные добрые глаза за сверкающими стёклами очков, коренастая фигура и улыбка, освещающая лицо как бы изнутри, псом нам запомнятся.
Наконец сходит и Алексей Михайлович.
У носа пыхтит один буксир, у кормы — другой.
Очень медленно, кормой вперёд, «Кооперация» отчаливает от пристани. Голосят звонкие гудки буксиров, сипит могучий бас «Кооперации». Её белый корпус, загромождённая палуба и даже мачты на время скрываются в обволакивающем дыму буксиров. Погода пасмурная, мглистая, вытянутый канал калининградской гавани со своими плавучими кранами, судами и бакенами плохо различим и выглядит неприветливо.
Стоящие в гавани суда гудят нам на прощанье. Такого концерта я ещё никогда не слыхал. На верхнем мостике, где собралось несколько десятков человек, от густого грозного гудка «Кооперации» закладывает уши. И у труб кораблей, оставшихся в гавани, взлетают белые облачка пара. Сирены, как и голоса людей, бывают разные — звонкие у одних и глухие у других, они образуют своеобразный хор. В нем чудится и рёв моря, и его гул, то спокойный, то грозный, и черт знает что ещё. В солнечную погоду все это наверняка производило бы куда более весёлое впечатление.
Выходим в море. Смеркается. Мелькают огни маяков — загораются и гаснут, загораются и гаснут. Вода черно-серая и становится все черней. Ветер — шесть баллов.
После Балтийска наш лоцман перебрался на «Академика Крылова», который ждал в море разрешения на вход в Калининград. Катер лоцмана возник откуда-то из темноты — маленький, славный, вёрткий. Не знаю, какой у него был мотор, но он хрюкал совершенно по-поросячьи. Наверно потому, что глушитель временами оказывался под водой. Затем катер лоцмана отплыл, и мы долго следили за весёлым прыгающим отражением его мачтовых огней на чёрной воде.
