Джордж Байрон - Кефалонский дневник
Кроме того, я переслал резиденту Итаки двести пятьдесят долларов для тамошних беженцев, а также помог переправить на Кефалонию одно семейство родом из Морей, очутившееся в безвыходном положении, и обеспечил ему жилье и содержание, поручив его попечениям гг. Корджаленьо, богатых торговцев в Аргостоли, к которым у меня были рекомендации от моих корреспондентов.
Я распорядился написать Марко Боццарису, командиру греческих отрядов в Акарнании, к которому имел рекомендательные письма. Его ответ был, вероятно, последним из того, что он подписал или продиктовал, так как он был убит в бою на следующий же день, оставив по себе славу храброго воина и честного человека, что не всегда встречается вместе, как, впрочем, и порознь. Я получил также приглашение от графа Метакса, губернатора Миссолонги; но при нынешних отношениях между партиями мне необходимо было прежде узнать у существующего правительства, где я смогу, по его мнению, если не принести больше всего пользы, то хотя бы менее всего помешать.
Так как я прибыл сюда помочь не одной какой-либо клике, а целому народу и думал иметь дело с честными людьми, а не с хищниками и казнокрадами (такие обвинения греки бросают друг другу ежедневно), мне понадобится большая осмотрительность, чтобы не связать себя ни с одной из партий; это будет тем более трудно, что я уже получил приглашения от нескольких враждующих между собой клик, из которых каждая заверяет, что именно она-то и является подлинно правоверной. Все же я не хочу отчаиваться, хотя все иностранцы, которых я до сих пор встречал в Греции, покидают или уже покинули ее в полном разочаровании.
Каждый, кто едет сейчас в Грецию, должен поступать как миссис Фрай[10] при посещении Ньюгетской тюрьмы — т. е. не ожидать немедленных проявлений честности, но надеяться, что время и гуманное обращение искоренят нынешние воровские и грабительские наклонности.
Когда греки немного расправят члены, четыреста лет скованные цепями рабства, они уже не будут ходить, «точно у них на ногах кандалы».[11] Сейчас цепи разбиты; но обрывки их еще влачатся, и Сатурналии еще слишком недавни, чтобы Раб успел превратиться в зрелого гражданина. Хуже всего в них то, что они (тут мне придется употребить грубое выражение, потому что только оно соответствует истине) — хуже всего то, что они так чертовски лживы; подобная неспособность говорить правду не видана со времен Евы в райских кущах. Недавно один из них сетовал, зачем в английском языке существует так мало оттенков для отрицательного ответа; тогда как грек, благодаря особенностям своего скользкого языка, может так плавно переходить от «нет» к «да» и vice versa,[12] что увильнет от чего угодно и все же оставит лазейку, в которую клятвопреступление может проскользнуть никем не замеченное. Это — собственные слова этого джентльмена, и сомневаться в них можно только потому, что «Эпименид сам был критянином»,[13] как гласит известный силлогизм. Конечно, со временем они могут исправиться.
30 сентября
Пробыв здесь некоторое время в ожидании известий от Гр[еческого] Правительства], я воспользовался отъездом мистера Б[рауна] и мистера Т[релони] в Триполицу после ухода турецкого флота, чтобы написать здешним исполнительным властям. Я хотел не только получить некоторые точные сведения, которые позволили бы мне поехать туда, где я мог быть полезнее, хотя бы и в меньшей безопасности; я хотел также иметь возможность судить об истинном положении дел. Тем временем я получил вести от Маврокордато и от примаса[14] Гидры; последний приглашает меня посетить остров, а первый пишет, что желал бы встретиться со мной либо там, либо в другом месте.
1823
17 декабря
Неожиданно прервал свой дневник и не брался за пего до сего дня, потому что в день, когда была сделана предыдущая запись, получил письмо от моей сестры Августы, сообщавшее о болезни моей дочери, и у меня пропало всякое желание писать. Позднее я узнал из того же источника, что ей лучше, а потом — что она выздоровела; если так, тогда и у меня все обстоит хорошо.
Хотя я узнал об этом еще в начале ноября, я почему-то не возобновил тогда своих записей, несмотря на то, что с тех пор произошло множество событий, которые составили бы курьезную хронику.
Не знаю также, почему я сейчас снова берусь за дневник — разве потому, что стою у окна, любуясь красивейшим селением; в безмятежном, хотя и холодном, прекрасном и прозрачном лунном свете мне видны острова, горы, море и далекие очертания Морей между двух лазурных полос — морской и небесной; это успокаивает меня настолько, что я способен писать — занятие, которое всегда было для меня (как ни трудно отказаться от него тому, кто так много писал для печати) тяжелым и мучительным. Я мог бы представить свидетелей, но мой почерк свидетельствует об этом достаточно. Это — почерк человека, который думает много, быстро, быть может глубоко, но редко с удовольствием для себя.
Однако ж — en avant![15] Греки одерживают политические победы, но ссорятся между собой. Мне, как видно, придется, bon gre, mal gre[16] примкнуть к одной из партий, чего я до сих пор старательно избегал в надежде объединить их на общее дело.
Маврокордато наконец-то появился в наших водах с отрядом гидриотов[17] это появление едва ли состоялось бы, если бы я не вызывался внести двести тысяч пиастров (на греческом материке 10 пиастров идут сейчас за один доллар) для оказания помощи Миссолонги; он начал действовать довольно успешно, хотя и неосторожно.
Четырнадцать (а по другим сведениям — семнадцать) греческих кораблей атаковали 12-пушечное турецкое судно и захватили его. Это, разумеется, не назовешь океанскими Фермопилами, но n'importe; on dit,[18] что на борту оказалось пятьдесят тысяч долларов — сумма весьма полезная при нынешнем положении Грзции, если распорядиться ею с толком. Впрочем, эти трофеи были добыты в нейтральных водах, у побережья Итаки; говорят, что турок преследовали и на берегу, и среди них имеются убитые. Тут может возникнуть вопрос о законности, решать который будет не слишком терпимый Томас Мейтленд,[19] едва ли в нем разбирающийся. Я внес вышеозначенную сумму на содержание указанного отряда; она не очень велика, однако ж вдвое больше той, с которой Наполеон, Император из Императоров, начинал свою итальянскую кампанию — vide[20] Лас Казес,[21] passim[22] tome premier.[23]
