Луи Буссенар - Охотники за каучуком
— Привяжи трос к люку, — приказал он, — спусти его наружу и полезай. Рыбка, что ты ловил, — это пирога с веслами. Поторопись-ка! Остальные — следом за тобой. Я выйду последним.
Три человека, не заставив себя ждать, поочередно исчезли в отверстии люка. Точнее сказать, едва протиснулись через него — так оно было узко.
В это время араб, которого все считали задушенным, пришел-таки в себя.
— Вот мерзавец, — прошептал главарь, — а я-то думал, что Геркулес пришил его. Сейчас заорет, поднимет шум, и нас сцапают! И нет даже завалящего ножа под рукой, перерезать ему глотку! А, да у меня же есть моя штучка!
Сказав это, Луш подошел к своей постели, порылся в груде тряпок, составлявших его гардероб, и вытащил оттуда длинный медный гвоздь. В свое время он извлек его из обшивки корабля, в порыве дикой хитрости, присущей каторжникам, и заботливо припрятал, до подходящего случая. И вот случай представился! В два прыжка Луш оказался возле араба и загнал тому гвоздь в висок. Затем, желая удостовериться, что на этот раз смерть наступила, а может быть, из утонченной жестокости, каторжник охватил голову араба двумя руками, прижал к полу и еще раз надавил на гвоздь с такой силой, что острие вышло с другой стороны. Несчастный не издал даже стона. Тогда убийца быстро задрал блузу своей жертвы. Он знал, что искал: убитый, запасливый, как все арабы, имел на теле кожаный пояс, а в нем — деньги. Луш пробурчал:
— Одним махом два дела сделаны! И от стукача отделался, и монеты приобрел. А денежки везде пригодятся!
Совершенно хладнокровно бандит проскользнул в бортовой люк и спустился вниз по канату. Убийство, побег — все произошло так молниеносно, что ни спящие в трюме, ни охрана в каютах под мостиком ничего не услышали. Беглецы уселись в легкую лодку, взяли каждый по веслу и молча начали грести к югу[10]. Каторжники быстро добрались до илистого берега, поросшего мангровыми зарослями[11], и проплыли еще около двух километров без передышки. Теперь они находились возле устья большого канала, идущего к юго-востоку и обрамленного рядами деревьев.
— Стоп! — скомандовал разместившийся на носу лодки Луш. — Мы первые прибыли на свидание, и у нас есть время поболтать, пока другие появятся. Надо только причалить.
— Ну что же, поговорим, — сказал один из беглецов, до той поры угрюмо молчавший.
— Пришла пора раскрыть вам мой план. Если кто струхнет, может вернуться назад в тюрьму!
— Никогда! — в один голос вскричали трое.
— Так в добрый час! Тем более что первый, кто туда вернется, рискует встретить очень плохой прием.
— Ну, без глупостей, — насторожился Геркулес. — Разве я слишком сильно взял в оборот арабишку?
— Араб уже ни на кого не настучит. Он лежит на палубе с тринадцатидюймовым гвоздем в виске.
— Черт с ним! Но ты, видно, хочешь, чтобы мы все головы лишились, если нас поймают!
— Ладно, я все возьму на себя. Одним больше, одним меньше, какая разница. Вы хорошо знаете, что я был приговорен к смерти, потом пожизненно, потом к ста с лишним годам… и хуже мне от того не стало. Дела свои я веду честно и готов получить по заслугам, если нас зацапают ищейки. Сам подставлю шею под топор, а вы схлопочете всего два года кандалов. Но поговорим о деле, а то мы все не о том. Вчера в полдень, вернувшись с работ, я повстречал в порту Жан-Жана, этого длинного черномазого с Мартиники, его помиловали лет пять назад. Ты не знавал его, Нотариус, так как в ту пору еще не ишачил на властей.
— Продолжай, — глухо перебил человек, которого Луш насмешливо назвал этим прозвищем.
— Тут меня и осенило, как заставить его помочь нам с побегом. Я ведь давно замышлял это дельце. Поболтав с ним на досуге, я узнал, что он служит матросом. На тапуйе — это такое туземное суденышко, ходит между Кайенной и рудниками Марони. Жан-Жану не улыбалось оставаться в праздник на борту, пока хозяин и все остальные будут гулять. Он мне простодушно сказал, что пошел бы и сам на танцульки, будь у него хоть грош в кармане. Ну, я и смекнул.
«Жан-Жан, — говорю я ему, — тут у меня завалялась монета в двадцать франков, и отчего ж не отдать ее старому товарищу? Но при одном условии: сегодня вечером, в десять часов, ни раньше ни позже, ты не побоишься пойти на риск. Привяжешь лесу к обрывку каната, что будет свисать из двенадцатого люка штирборта «Форели». Леса должна доставать отсюда до твоего тапуйя. А потом спокойно вернешься к себе на судно, загрузишь пирогу — положишь в нее четыре весла, четыре фляги, четыре длинных ножа и мешок с маниоковой мукой[12]. Затем крепко привяжешь конец лесы к этой пироге. Понял?»
«Моя понял, — ответил черномазый, лукаво подмигивая. — Я согласен, но ты заберешь моего дружка Амелиуса».
«Он же работает на берегу!»
«Это меня не касается… Твоя должен его предупредить».
«Ладно, держи монету!» — сказал я.
И вот Жан-Жан, как вы знаете, сдержал слово. В назначенный час Геркулес выудил пирогу, в которой мы теперь сидим.
— А как же твое обещание? Ведь Амелиуса, или как мы его зовем, Маленького Негра, с нами нет!
— Потерпи, Нотариус. Ты знаешь, честный каторжник всегда держит слово. Уж я расстарался, чтобы его предупредить, и мне повезло. На разгрузке корабля с быками я увидел Шоколада с Кривым и Психа, высокого араба, у которого на виске вытатуирована синяя молния. Они взялись передать Амелиусу что надо — при условии, что их тоже прихватят.
«Ладно, — согласился я. — Встречаемся после полуночи в северной части Крик-Фуйе (Обысканный залив). Кто придет первым, подождет других».
«По рукам, — ответил Кривой. — Я займусь остальными, мы вечером не вернемся в тюрьму, а сразу сбежим, я украду лодку на канале Лосса́ — и в путь на Крик-Фуйе».
Вот как обстоят дела, дети мои! Пролог пьесы сыгран, пора приступать к первому акту!
— Начало неплохое, — заметил Нотариус после некоторого раздумья, — а дальше-то что? Скоро побег откроется, и за нами пошлют погоню. Будут травить, как бешеных собак… Придется очертя голову мчаться через лес, где полно разных зловредных гадов и насекомых. Да и диких зверей предостаточно…
Насмешливый хохот был ответом на этот перечень опасностей, поджидавших беглецов. Луш саркастически возразил:
— И глуп же ты для ученого, как я посмотрю!.. Властям наплевать на беглых каторжников, они думают, что нам отсюда никогда не выбраться. Да только не на дураков напали! Правда, почти все, кто сбегает, потом без памяти рады вернуться назад, если не подохнут от голода и лихорадки. Еще как счастливы бывают, когда им на лапу кандалы с ядром прицепят!
