Александр Елисеев - На берегу Красного моря
Не прошло и десяти минутъ съ тѣхъ поръ, какъ я увидалъ шейха, мы были уже окружены со всѣхъ сторонъ многочисленными арабскими всадниками и цѣлымъ лѣсомъ копій внушительной длины. Сердце во мнѣ сильно забилось, когда окинувъ взглядомъ вокругъ, я замѣтилъ, что мы находимся въ центрѣ круга, составленнаго дикими сынами пустыни, лица которыхъ не внушали никакой симпатіи. Теперь только я понялъ, что между арабами пустыни, видѣнными нами недавно, и этими существуетъ огромная разница, и что мы отъ этихъ не отдѣлаемся такъ легко. Невольно я вздрогнулъ при мысли о возможности и даже необходимости боя, потому что заплатить мнѣ за проѣздъ было нечѣмъ, а намѣреніе арабовъ было очень ясно. Увидавъ, что мои арабы вынули ятаганы, я взвелъ курокъ Вессоновскаго револьвера, все еще не имѣя ни малѣйшаго желанія вступать въ неравный бой, исходъ котораго намъ легко было предвидѣть. Шейхъ, увидавъ нашу видимую готовность сопротивляться, махнулъ рукой и заговорилъ словами привѣтствія, прикладывая руку во лбу и груди и приглашая насъ переговориться.
Юза, великій дипломатъ, отвѣчалъ ему тѣмъ же и съ моего согласія подъѣхалъ ближе къ шейху, сопровождая всѣ свои движенія пріемами утонченной арабской вѣжливости, на которые можно было посмѣяться, если бы мы не находились въ такомъ ужасномъ положеніи. Долго говорилъ Юза, разнообразя свои переговоры то энергическими жестами, то изысканными пріемами, но шейхъ упорно стоялъ на своемъ. Предводитель арабовъ пустыни требовалъ съ насъ за свободный проѣздъ черезъ его владѣніе всего 20 золотыхъ, угрожая въ противномъ случаѣ задержать насъ. Юза представлялъ ему всѣ резоны, что идетъ московскій паша, что нельзя безпокоить благороднаго эффенди, который не любитъ шутить, но все это было напрасно; дипломатія его не помогала; опасность нашего положенія увеличивалась. Я уже представлялъ себѣ перспективу плѣна у арабовъ пустыни со всѣми ужасами его или смерти въ бою съ ними за свободу; другихъ выходовъ не предвидѣлось, потому что нельзя было разсчитывать ни на мягкосердечіе корыстолюбиваго шейха, ни на успѣхъ прорыва силою черезъ кольцо арабскихъ воиновъ. Я уже началъ Юзѣ диктовать ультиматумъ, которымъ объявлялъ шейху, что, не имѣя требуемыхъ денегъ за уплату проѣзда, мы будемъ или прорываться силою, или оставаться на мѣстѣ, пока не придутъ въ намъ на помощь изъ Акабы (послѣднее, разумѣется, было выдумкою съ цѣлью острастки арабамъ), какъ смѣлый Рашидъ спасъ насъ всѣхъ изъ отчаяннаго положенія энергическимъ поворотомъ дѣла.
— Мудрый шейхъ, — вдругъ произнесъ онъ, обращаясь въ предводителю съ ятаганомъ въ рукѣ,— московъ-паша не волкъ и не гіена; онъ не боится арабовъ. Его спутники также. Ихъ чудныя малыя ружья (такъ называютъ арабы револьверы) посѣютъ много смерти между сынами пустыни, и московскій паша найдетъ себѣ дорогу по трупамъ своихъ враговъ… Но ты, шейхъ, если и избѣгнешь смерти отъ руки москова-паши, то не уйдешь отъ его мести… Твоя голова будетъ сушиться на солнцѣ {Рашидъ разумѣлъ здѣсь египетскій способъ казни грабителей, которыхъ отрубленныя головы вывѣшивались на воротахъ городовъ, пока не истлѣвали совершенно.}, чтобы всѣ знали, что московъ шутить не любитъ. Рашидъ замолчалъ и вынулъ револьверъ, хладнокровно взводя его курокъ; всѣ мы послѣдовали его примѣру; передъ строемъ арабовъ, склонившихъ свои копья, какъ бы по данному сигналу, затрещали взводы восьми револьверовъ… Шейхъ, испуганный зловѣщимъ трескомъ страшнаго, въ понятіи арабовъ, оружія, невольно отступилъ, весь строй арабовъ осадилъ верблюдовъ также.
Юза крикнулъ на нашихъ верблюдовъ, и мы приблизились снова къ арабамъ, которые изумленно смотрѣли на насъ, не зная, что предпринять.
— А чтобы тебѣ, старый шейхъ, не дожидаться долго, — прибавилъ энергически Рашидъ, видя смущеніе арабовъ, — я отрублю тебѣ голову сейчасъ, какъ мнѣ приказываетъ московскій паша. — Съ этими словами онъ взмахнулъ надъ головою шейха ятаганомъ, но старый арабъ ловко увернулся. Я трепеталъ на эту отчаянную выходку Рашида, думая, что еще секунда, и мы будемъ разорваны оскорбленною толпою арабовъ, но эта выходка и спасла насъ. Старый шейхъ просилъ пощады, какъ ни въ чемъ не бывало. Рашидъ соскочилъ съ верблюда, взялъ за поводъ его и повелъ прямо на полукругъ арабскаго строя. Цѣпь разступилась съ удивительною быстротою и пропустила насъ, все еще державшихъ револьверы на готовѣ. Я видѣлъ, что насъ провожали свирѣпые взгляды, горѣвшіе изъ-подъ черныхъ рѣсницъ дикарей, видѣлъ какъ судорожно нѣсколько рукъ схватывалось за копья и за ручки ятагановъ, слышалъ скрежетаніе зубовъ шейха и лязгъ бряцающаго оружія, но никто изъ враговъ нашихъ не шелохнулся, чтобы погрозить намъ даже однимъ жестомъ, — такъ велико было обаяніе револьверовъ въ Синайской пустынѣ, и такъ дѣйствительна была рѣшимость четырехъ человѣкъ, очертя голову, бросившихся на проломъ. Мы не гнали верблюдовъ, но они сами, какъ бы чуя опасность, которую едва миновали ихъ хозяева, удвоили шаги. Долго еще мы шли, озираясь на черную группу людей и верблюдовъ, которая оставалась неподвижною, по крайней мѣрѣ, впродолженіе получаса, пока наконецъ не двинулась по берегу по направленію къ Эль-Тапсу и не скрылась на береговомъ изгибѣ. Мы избавились еще отъ одной опасности и благодарили Провидѣніе, давшее возможность намъ такъ счастливо и такъ славно пробиться черезъ толпу дикихъ сыновъ пустыни. Героемъ дня былъ Рашидъ, и всѣ ему отдавали должную дань благодарности; даже соперникъ его Ахмедъ, увидавъ, что арабы удалились, произнесъ отъ души: — У Рашида храброе сердце, онъ хорошій другъ, эффенди. — Не много было сказано въ этихъ словахъ, но я замѣтилъ, что для Рашида эта похвала соперника стоила всѣхъ моихъ благодарностей, исключая, разумѣется, денежныхъ.
Эту ночь мы провели на самомъ берегу моря, рѣшившись караулить по очереди свой ночлегъ, такъ какъ не могли еще успокоиться вполнѣ на счетъ безопасности со стороны арабовъ, которые во всякомъ случаѣ находились недалеко отъ васъ. Несмотря на значительную усталость и изнеможеніе, я долго не могъ уснуть подъ подавлявщими впечатлѣніями дня и въ раздумьяхъ о предстоящемъ пути. Только бы добраться до Акабы, думалось мнѣ; дальше не простирались мои горячія желанія, но до нея, кажется, намъ не дойти… Недалекій вой гіены прервалъ мои размышленія. Отъ него повеселѣло на моей душѣ. Въ мертвой пустынѣ мы не слышали гіены впродолженіе многихъ ночей; онѣ воютъ недалеко отъ жилыхъ или, по крайней мѣрѣ, не мертвыхъ мѣстъ. Это размышленіе ободрило меня настолько, что я съ наслажденіемъ засыпалъ теперь подъ отвратительный стонъ гіены, когда прежде дрожалъ отъ одного вида этого трупнаго животнаго.
