Эдуард Лухт - Год на острове Врангеля. Северная воздушная экспедиция
— Илью не встречал, а вот святого Максима часто встречаем… Да вот на прошлой неделе я его встретил…
— А это что же такой за святой? Чтой-то я такого и не слыхала, — недоумевала старушка, пораженная «каменной» серьезностью Кошелева.
— А это, бабушка, старый и богатый святой, у него и лошадок на пару побольше, чем у Ильи. Меньше как на четверке он и не ездит.
— А вы обгоняете их?
— А как же… У них, бабушка, техника отсталая. Где же им угнаться за нашими самолетами на своих старых лошадках.
— Зачем же это вы обгоняете-то их? Небось, обидно старикам! Пусть бы себе ездили впереди…
Неизвестно, куда могла бы уклониться тема разговора, если бы не вмешался Побежимов.
Он резко заявил старушке и подошедшим любопытным, что никаких святых нет и что Кошелев шутит.
Он долго еще разговаривал с собравшимися, рассказывая им о громе, о молнии, о том, как устроен самолет и почему он летает, и, что больше всего меня поразило, убедил старуху…
Прощаясь с нами, старушка говорила:
— Теперь я больше не буду верить ни в каких богов!
Когда мы вошли в свои комнаты, то увидели, что Кошелев, утомленный разговором, уже спал…
На другой день был отдых. В полном смысле итальянское «dolce tar niente» — смакованье ничегонеделанья.
В своих дневниках многие из нас могли бы записать: «Во время прогулки, целью которой являлась покупка папирос в лавочке в соседнем доме, осматривал город»…
На третий день мы должны были лететь, но нас просили остаться, чтобы устроить авиа-митинг и полеты для членов Осоавиахима. Пришлось остаться…
За восемь подъемов мы «прокатили» в воздухе шестнадцать человек и вечером провели в здании цирка коллективный доклад о нашем северном перелете.
В здании цирка, вмещающем обычно семьсот человек, находилось более полутора тысяч народу. Доклады прошли живо и вызвали такую массу вопросов, что мы отвечали на них в течение целого часа.
В пять часов утра, на другой день, все жители города и члены правительства пришли проводить нас.
Погода была отвратительная. Нормально лететь было нельзя. Я прислушивался к звукам оркестра и решал: «Лететь или не лететь?»
Ко мне подошел Егер:
— Неужели летим? — тихо спрашивает он меня.
В это время мы стоим в центре местных работников, смотрящих на нас.
Я вижу в глазах Егера бодрость и задор — готовность к трудному и опасному полету — и, показывая глазами на стоящих с нами товарищей: «Удобно ли не лететь? — Какое разочарование и чувство досады вызовет это у них?»
Мой летный спутник понимает меня и громко отвечает:
— Есть, лететь, товарищ начальник! — но вслед за этим, улыбаясь, наклоняется ко мне и шутливо шепчет:
— Умирать, так с музыкой!..
А духовой оркестр в это время исполняет бодрый, зажигательный марш из «Кармен»…
Я смотрю на отвесный берег Лены, почти закрытый туманом, и вижу, как дождевые облака низко, с огромной быстротой несутся на север…
Неполетная погода и ветер «в лоб».
Дожди, дожди, дожди…
Имея на борту тов. Амосова, мы шли на юг, в город Олекминск, где нас ожидала торжественная встреча и митинг.
Мы прошли это расстояние (750 км) с одной посадкой для пополнения бензином в городе Исетске и в положенное время были в Олекминске, где жители города, несмотря на дождь, терпеливо ждали нас уже в продолжение нескольких часов.
Вдоль дорожки от берега реки до трибуны, где висел мокрый портрет Ленина, выстроились милиционеры.
Мы шли до трибуны, имея во главе тов. Амосова, к которому подошел навстречу начальник милиции и отдал рапорт.
Признаться, во все время этой церемонии я чувствовал некоторую неловкость, особенно усилившуюся, когда я сделал неожиданное открытие, что пуговицы на моем кителе держатся «на честном слове».
«Какая неподходящая для встречи фигура», — думал я и старался держаться подальше от Егера, который все еще был «в одном сапоге».
После митинга мы тепло расстались с тов. Амосовым, выразившим непоколебимую уверенность в благополучном завершении полета, и отправились спать.
Засыпая, я слышал, как выл в трубе ветер, а дождь крупными каплями бил в дребезжащие стекла окон…
Девятнадцатого августа, несмотря на скверную погоду и низкую облачность, мы полетели в Киренск (770 км).
Самолеты северной воздушной экспедиции в Олекминске…Девятнадцатого августа, несмотря на скверную погоду и низкую облачность, мы полетели в Киренск…
Но нам не было суждено попасть туда в этот же день. Низко идущие облака покрывали высокие, тесно сблизившиеся берега Лены, и мы «шли» в коридоре посреди берегов и ниже облаков…
Слева и справа то и дело неожиданно выскакивали высокие скалы и, мгновенно опрокидываясь, исчезали позади крыльев.
Вперемежку со скалами навстречу неслись иногда огромные скопления тумана, застилавшие нам путь и делавшие этот перелет особенно опасным.
Мы то и дело теряли из вида «Юнкерс».
Ко всему этому в узком речном коридоре дул сильный; прерывистый ветер, то и дело переходивший в шквалы, бросающие самолет то вверх, то вниз…
В одиннадцать часов утра я решил прекратить эту погоню за смертельными ощущениями… Напряжение было не по силам!
Увидев маленькое селение Мача, я пошел на посадку.
Вечером мы делали доклад в народном доме, проводя его под лозунгом: «Все в Осоавиахим».
Здесь мы просидели целых три дня. Дождь лил не переставая. Улицы города превратились в болото, и на углах стояли перевозчики и на лодках перевозили сумасбродных людей, которым не сиделось в такую погоду дома…
Отрывок из старинного романа:
«…На корабле вспыхнул бунт. Видя все продолжающиеся штормы, команда обвиняла кока в богохульстве. Еще у всех в памяти были проклятия, посылаемые коком по адресу провидения в тот момент, когда он пережаривал кушанья. Патер, ехавший в Южную Америку, встал на сторону команды…»
И у нас, в долгие вечера сиденья в Маче, раздавались шутливые упреки по адресу Кошелева и Побежимова: это они, оскорбив святого Максима и Илью-пророка, вызвали месть последних в виде дождей. В наказание, когда требовалась связь с городом, мы всегда большинством голосов отправляли в это опасное путешествие Побежимова.
«При диких и злобных криках несчастный кок был вздернут на рею…» Можно и иначе: «был брошен в море, где, резвясь и играя, шли вслед за кораблем прожорливые чудовища — акулы…»
Лишь 23 августа, увидев, что надежды на улучшение погоды нет, мы, изрядно надоев различными просьбами местным властям, к обоюдному удовольствию вылетели в Киренск.
