Владимир Санин - Точка возврата
В милиции Кулебякин вел себя вызывающе, на очной ставке с Тимохой порывался «размазать его по стенке», был в наказание острижен и представлен к пятнадцати суткам ответственной работы с метлой.
На выручку примчался Анисимов, бил на логику.
– Ну разве я буду брать в полет плохого человека? – внушал он. – Сами подумайте, есть ли мне смысл идти на такой риск?
Довод показался начальнику убедительным.
– Хорошо, – наконец согласился он. – Вы только там передадите в милицию мою записку, пусть за ним проследят.
– Обязательно, – не моргнув глазом, пообещал Анисимов. – Пишите записку.
– А куда летите?
– На дрейфующую станцию.
Оба рассмеялись, и Кулебякин был отпущен с миром. На радостях они зашли тогда в кафе, взяли по бифштексу…
Кулебякин про себя ругнулся: какие там нервы, просто он голоден, как собака, и все дела. Не как Шельмец, этот негодяй ухитрился набить утробу, а как захудалая дворняга, для которой обглоданная кость – праздник. От нескольких ложек жидкого супчика, что все ели и похваливали, желудок только разозлился. Екнуло сердце: не в комбинезон ли он сунул плавленый сырок, которым еще в полете угостила Лиза? Быстро обшарил все карманы – никакого сырка. А если бы и нашелся, неужели бы слопал его в одиночку?.. Стал вспоминать случаи, когда много и вкусно ел, как однажды в Гудауте рубанул на пари восемь шашлыков с четырьмя бутылками «Напареули», еще сильнее ощутил голодные спазмы и обругал себя прожорливой тварью. Раздосадованный, вытащил «беломорину» – эй, одна, две, три… шесть штук осталось! – щелкнул бензинкой, прикурил – и увидел, что на него смотрит Анисимов.
– Извини, Матвеич, если разбудил…
– Сам чего не спишь?
– Завтрак боюсь прозевать, – отшутился Кулебякин.
– Что-нибудь придумаем.
– Хрен тут придумаешь, лапу сосать будем.
– Эй, лунатики, – послышался сонный голос Белухина.
– Отпуск взяла твоя луна, дядя Коля, – сообщил Кулебякин.
– Жалко, что не твой язык.
– Молчу, молчу.
И, немного погодя, вдруг шепотом:
– Матвеич, а, Матвеич!
– Что?
– Я вот сейчас подумал… – голос Кулебякина дрогнул.
– Ну?
– Так… глупость…
– Спи, – сухо произнес Анисимов. – Людей разбудишь.
Кулебякин три раза подряд затянулся и раздавил окурок о чугун печурки. Сердце его бешено колотилось, грудь распирало от невысказанных слов, которые он вдруг неожиданно захотел сказать, но в последний момент так и не решился: «Я вот сейчас подумал: больше меня с собой не возьмешь, Матвеич?»
Не сказал, струсил.
* * *Понял! И гадать не надо, почему сна ни в одном глазу. Про нервы, голод сам себе придумывал, то есть не придумывал, а юлил вокруг да около, будто кот на кухне вокруг мяса: и хочется, и боязно, что огреют поварешкой.
С той минуты, как онемел правый мотор и живым укором повис зафлюгированный винт, так и не мог Кулебякин избавиться от этой засевшей в мозгу занозы: не летать ему больше с Матвеичем! Не простит. В аварии всегда виноват командир корабля – это для легкой жизни проверяющих, чтоб не думать и не искать. Все грехи примет на себя Матвеич, не было такого случая, чтобы покатил он бочку на другого. Выгородит, не покатит. Но бортмеханика, променявшего самолет на бабу, с собой больше не возьмет… С Борисом шутил, Захара успокаивал – не твоя, мол, вина, что эфир заглох, а на него за сутки не посмотрел, ни в чем не упрекнул, но и доброго слова не сказал.
На душе у Кулебякина стало муторно. Одного за другим перебирал, вспоминал, как относятся к нему люди. В общем, грех жаловаться, относились хорошо: одни за любовь к технике, другие за открытый кошелек, третьи за то, что подковы ломает, как пряники (к нему специально носили подковы – ломать), но самому себе он мог признаться, что не очень мнением этих людей дорожил. Дружкам, которые тянулись к нему, как прилипалы к акуле, он не верил – за стакан водки продадут, презирал в душе тех, кто заискивал перед его бычьей силой, уважение за любовь к технике принимал как должное и если чем гордился, то это сознанием своей незаменимости. Где ни появлялся, всем был нужен – Кулибин и автопогрузчик в одном человеке! «Дима, взгляни одним глазком на редуктор…», «Дима, пневматика барахлит, выручи…» Отогнав помощничков, чтоб не мешали, один за десять минут десять полных бочек на борт загружал, примерзшие ко льду лыжи двумя ударами кувалды отбивал (другие, бывало, по часу мучились), в новоселье Бориса шкаф трехстворчатый на седьмой этаж чуть не бегом втащил и тому подобное. В любом аэропорту шли к Матвеичу: «Одолжи на часок Кулебякина». Всем был нужен! А ему – никто. Кроме одного человека – Ильи Матвеича Анисимова.
* * *Пять лет назад Анисимов возвращался из Антарктиды. Отзимовали в Мирном два экипажа и обслуживающий персонал – двадцать восемь человек, а возвращались на корабле двадцать девять.
Двадцать девятым был бортмеханик новой смены – Дмитрий Кулебякин.
… Корабль с новой сменой подошел к Мирному в конце декабря и врубился в припай в двадцати пяти километрах от берега. Ледовая обстановка сложилась неважная, припай изобиловал снежницами и трещинами, но времени было в обрез, и разгрузка шла круглосуточно. Старая и новая смены перемешались, народу в Мирном оказалось сверх всякой меры, ели и спали по очереди, даже Новый год скомкали: вот тебе бокал шампанского, повеселись полчасика и уступи место товарищу.
Не так представлял себе Кулебякин начало зимовки. Наслышанный о станции Восток, где человеку трудно дышать, о чудовищной величины ледяном куполе, нахлобученном на Антарктиду, о ее неслыханных красотах и главном развлечении – пингвинах, он рвался в эту престижную экспедицию, лез вон из кожи, а оказалось – теснота и духота в погребенных под снегом домиках Мирного, невпроворот нудной погрузочно-разгрузочной работы, не выдуманный, а всамделишный и строгий сухой закон, да и пингвины были какие-то маленькие, скандальные и облезлые. Словом, после вполне приятного морского путешествия наступило протрезвление: год предстоит суровый, одна работа, и никаких тебе радостей – крутом одни мужики, а женщины только на вырезанных из журналов и пришпиленных к стенам картинках. Последнее обстоятельство особенно удручало; хотя у полярников на вольную женскую тему говорить не принято, Кулебякин осторожно навел справки, новичку для смеху наплели с три короба о муках воздержания и так его расстроили, что он решил самому себе сделать новогодний подарок: сгонять на корабль и увидеться напоследок с буфетчицей, которая всю дорогу проявляла к нему интерес.
Между тем обстоятельства складывались как нельзя лучше: в связи с праздником работу до утра приостановили, тракторы стояли беспризорные, и Кулебякин, терзаемый искушением, махнул рукой на возможные последствия. Ну, поругают, выговор дадут в крайнем случае, зато хоть будет, что вспомнить. Оглянулся – свидетелей нет, сел на трактор, взялся за рычаги и рванул по мысу Мабус на припай по проложенной гидрологами трассе.
