Генри Мортон - Рим. Прогулки по Вечному городу
Самый разумный комментарий по этому поводу принадлежит профессору Джузеппе Бастианелли, который, будучи консультантом Муссолини, сам вовсе не был фашистом, но ученым-скептиком старой либеральной традиции. Так вот, он сказал: «В таком случае, как этот, врач не может сделать ничего; сиделки — очень мало; и лишь Бог может подстелить больному соломки».
«Бамбино» — все еще один из самых знаменитых врачевателей в Риме, он выезжает в больницы, родильные дома, на дом к тяжело больным; но теперь, как сказал мне монах, он путешествует в такси.
— А когда «Бамбино» вывозили в последний раз? — спросил я.
— Вчера, в больницу, поздно ночью, — ответил францисканец.
— И как часто он выезжает?
— Раза два-три в неделю, иногда чаще.
Я подошел поближе к алтарю и увидел корзины, битком набитые сотнями писем из всех уголков мира: из Голландии, Аргентины, Германии, Швеции, Кении (это — от ребенка), из Соединенных Штатов, Англии, Алжира. Это только те марки, которые сразу бросились мне в глаза. На многих письмах вместо адреса стояло: «Бамбино, Рим». Письма идут нескончаемым потоком. Их не распечатывают. В каждом — просьба какого-нибудь человека, которому плохо или больно. Через неделю письма убирают, и их место занимают новые.
— Что вы делаете с этими письмами потом? — спросил я.
— Их сжигают.
— Нераспечатанными?
— Конечно. Они не имеют отношения к нам. То, что там написано, — это между отправителями и Бамбино.
— Кто-нибудь из братьев собирает марки?
Молодой человек улыбнулся.
Я обратил внимание на удивительную коллекцию драгоценностей, сверкающих на статуе. Дерева за ними было и не разглядеть. И мне рассказали занятную историю. Около четырех лет назад, когда церковь днем была закрыта, вор, который в ней заранее спрятался, открыл дверь в часовню и снял с «Бамбино» все драгоценности. Потом он снова спрятался, а когда церковь открыли в четыре часа, спокойно вышел. Такое святотатство ужаснуло Рим; но уже через неделю «Санто Бамбино» был опять весь увешан драгоценностями, которые я и видел сейчас, — бриллиантами, изумрудами, жемчугами, рубинами, сапфирами. Тут были медальоны, ожерелья, серьги, браслеты.
Раз в год Бамбино помещают в великолепный presepio, то есть в ясли, и торжественно проносят по городу, начиная с самых верхних ступенек, чтобы он благословил Рим. В это самое время юные римляне, от четырех до десяти лет от роду, появляются на улицах в своей лучшей одежде, декламируют стихи, произносят речи, которым их научили родители и священники. Мне рассказывали, что большинство из них в ходе этого испытания показывают себя настоящими маленькими Цицеронами, и, должно быть, это очень увлекательно наблюдать.
Не знаю, хорошо ли известно происхождение рождественских «яслей». Все началось со святого Франциска, который попросил у папы Гонория III разрешения отпраздновать Рождество такой необычной церемонией в маленькой деревушке неподалеку от Ассизи. Он объяснил, что вовсе не хотел бы, чтобы его обвинили в легкомыслии и неуместной веселости — потому и просит папу рассудить, не является ли его намерение неподобающим. Когда его святейшество узнал, что единственное желание Франциска — соорудить модель яслей и просвещать непросвещенных, он с Радостью дал свое согласие. Тогда святой Франциск обратился к известному своей строгостью и добродетелями человеку, и вместе они смастерили ясли, вола и осла, а также фигуры Пресвятой Девы и Младенца и выставили их в церкви. Святой Франциск был так доволен своим творением, что, говорят, всю ночь простоял перед ним на коленях и пел от радости и невыразимого счастья.
Не выйдя еще за пределы церкви, в часовне семьи делла Балле я обнаружил одну из самых необычных могил в Риме. Это могила сирийской девушки по имени Джореда Мани, и вот как она оказалась в Риме. В начале XVII века Пьетро делла Балле, горячий молодой человек, так сильно влюбился в одну девушку, что покинул дом своих родителей и отправился пилигримом на Восток. В Каире, говорят, он взобрался на пирамиду и вырезал на самом верхнем камне имя своей возлюбленной. Но ничто не излечивает старую любовь лучше, чем новая любовь, и очень скоро Пьетро влюбился в красавицу сирийку, при крещении получившую имя Джореда. Они поженились в Багдаде, но после нескольких лет, прожитых в полном счастье, Джореда умерла в Персеполисе. Пьетро обезумел от горя и, подобно Хуане Безумной испанской, никак не мог расстаться с телом любимой. Он продолжал путешествовать, сопровождаемый гробом Джореды. Он побывал в Ширазе, выбрался к побережью, сел на корабль, отправлявшийся в Индию, добрался до Муската, пересек пустыню и посетил Алеппо и Александретту. Спустя пять лет скитаний он вернулся в Италию и поместил тело своей молодой жены в фамильный склеп на Капитолийском холме. Однако история на этом не закончилась. Путешествуя, Джореда подружилась с молодой грузинкой с необычным именем — Мария Тинатин де Зиба, которая присоединилась к влюбленной паре в качестве компаньонки жены. В конце концов, удрученный потерей, Пьетро делла Балле женился на компаньонке покойной жены и зажил с ней в фамильном палаццо в Риме. У них родилось четырнадцать детей. Итак, это романтическое паломничество за утешением окончилось в цветущем саду детской.
5После утра, проведенного в окрестностях Аппиевой дороги, я простудился, что весьма обычно после блуждания по катакомбам, купил термометр, и оказалось, что у меня поднялась температура. Мне, наверно, следовало лечь в постель, но я обещал другу прийти на вечерний прием в посольство по случаю отъезда одного дипломата, и я решил, что было бы невежливо отказаться в последний момент. Я сказал себе, что вечеринка, возможно, вылечит мою простуду и пойдет мне на пользу. И вот, преисполненный энтузиазма, какого я давно уже не испытываю по таким поводам, я взял такси в верхней части Виа Венето и насладился ночным воздухом садов Боргезе, когда машина нырнула в напоенные сосновым запахом сумерки.
Шикарный лифт, урча, добросовестно доставил меня на верхний этаж дома с фешенебельными современными апартаментами. И я погрузился в шум толпы, состоявшей из очаровательных и необычных людей, собравшихся в романтических декорациях. Из сада на крыше открывался прекрасный вид на Рим. Огни столицы сверкали и переливались внизу, а далеко на фоне неба вырисовывалась длинная крыша, и четыре огня обозначали антенны Ватиканского радио. Постукивание ножей и вилок, смех, буфет, набитый всем, чего не следует есть ночью, звон бокалов, группы красиво одетых людей, так живописно разбросанные под звездным небом, — все это наводило на мысли о Лукулле и Петронии Арбитре, и, глядя на потемневший город, я думал, что вот так же, должно быть, гости Цезаря смотрели вниз с Палатина.
