Евгений Вишневский - Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья
Нынешняя выпечка была гораздо менее удачной: хлеб я пересушил и даже слегка поджег. Кроме того, по неопытности завел я слишком мало теста (к этим дрожжам и к этой таре я еще не применился), так что вместо запланированных шести булок вышло всего четыре, к тому же небольших, и еще одна крохотная: булка — не булка, лепешка — не лепешка. Однако и этот хлеб был принят с благодарностью, и даже Шеф воздержался от едкого замечания.
4 августа
Завтра день моего рождения, а сегодня я сам, не дожидаясь никого, решил сделать себе небольшой подарок: вымыться и выстирать белье, чтобы завтра быть совсем чистым. Кеша с Машей ушли на косу собирать дрова и возиться с сетями, а я как следует натопил печь, принес много воды и с наслаждением вымылся в двух корытах. Затем выстирал все белье и даже вкладыш спального мешка. И тут передо мной неожиданно возникла сложная задача: как высушить это белье на веревках при здешних-то ветрах без единой прищепки? (А дует все он же — треклятый северо-восток!) Кое-как, с помощью английских булавок и проволоки, решил эту, казалось бы, безнадежную задачу. Странно, что у Кеши с Машей нет никаких прищепок. Как же, интересно, они сушат свое белье?
А Кеша с Машей целый день колдовали на косе с сетями. В бухте полно льда, а омуль здесь идет считанные дни. И рыбы поймать хочется, и сети жалко. Потому-то они целый день то ставят сети, то вновь снимают их. Представляю, какими словами поминает Кеша сейчас этот чертов северо-восточный ветер, это треклятое ледяное лето, эту распоганую Арктику.
Вернувшиеся с поля геологи ахнули, увидев меня чистым, красивым и ухоженным. Я рассказал им про подарок, который сделал себе сам. И тут, совершенно неожиданно, взорвался Альберт:
— Мать-перемать! Промысловик, называется! Двадцать лет у такой богатой косы живет, не мог бревен насобирать и хотя бы худенькую баньку изладить! Ну что это, скажи, за мытье: в избе натопит, ковш воды принесет, задницу помочит — вымылся! И главное, мы из-за него мучайся! Как бы оно сейчас было ничего — после маршрута да попариться!
Нынче днем, готовя обед, услышал я, как мне показалось, четыре карабинных выстрела. Кого сейчас можно стрелять из карабина? Только медведя. За ужином рассказал об этом ребятам, и Шеф тотчас собрался к Кеше, а вместе с ним — любопытствующие Тамара и Нина Кузьминична. Вернулись они через полчаса. Шеф зол. Оказалось, что Кеша действительно стрелял, но не из карабина, а из ружья, и, как едко заметил мне Шеф — «слушать надо ухом, а не брюхом, чтобы не гонять попусту добрых людей после маршрута неизвестно зачем за два километра». Кеша добыл четырех нерп: двух убил из ружья, а две попались все в ту же нерпичью сеть. А вот рыбы по-прежнему нет как нет.
Пока Шеф с женщинами бегал смотреть на предполагаемого медведя, Валера по секрету признался мне, что он, кажется, здорово потянул мышцы живота. Да так, что боится, как бы не случилось у него грыжи — работа у ребят очень тяжелая. Рюкзаки килограммов по тридцать—тридцать пять, нести их приходится по раскисшей тундре, где нога, временами, проваливается в болотягу по колено. При этом ни Шеф, ни женщины практически ничего не несут, так что мужикам приходится пахать за двоих. Да, врачей-то тут у нас нет, случись что — никто не поможет, а рация наша глухо молчит, не работает то есть совершенно. Уж кажется, все мы сделали как надо: и антенну выставили по азимуту, и противовесы навесили, и специальную палатку под рацию соорудили, но пока что Нина Кузьминична (она у нас по совместительству еще и радистка) никого в эфире даже не слышала. Мы подозреваем, что дело в питании. Уж не посадил ли тот ленинградский прощелыжистый начальничек нам батареи? Коля опасается, что он их нам просто-напросто подменил. Коля даже уверен в этом.
— А за такие вещи, — прищурившись, говорит Альберт, — голову отрывают сразу и безо всяких объяснений.
Полагаю, что в этом он совершенно прав.
Поздно вечером вместе с Колей пошли мы к Кеше за тем хлебом, что я выпек вчера. Коле очень не нравится Тамара, и всю дорогу он только и говорит об этом:
— Ну как по-вашему, рабочий это в поле или нет? Ведь она же у нас рабочим числится. Ни в маршрут, ни с рюкзаком, ни сварить, ни по дрова. Как говорится, ни в дудочку, ни в сопелочку! А место это она, между прочим, у моего брата отбила. Вот вы скажите, кого лучше было бы рабочим сюда, в Арктику, взять: ее или моего брата? Ему хоть и восемнадцати нет, а он поздоровее меня будет, и как рвался он сюда, как хотел! Парень он такой, что сам себе работу ищет, его по дрова, к примеру, посылать бы не пришлось... Вот сегодня в маршрут пошли — она в море провалилась. Пришлось ее в лагерь отправлять, да она, вишь ты, одна идти боится, ей провожатого надо, пришлось Валеру с маршрута снимать. Крррасавица!!! И главное, я ведь уже с Ниной Кузьминичной насчет брата совершенно договорился. Его уже оформлять начали, а тут, откуда ни возьмись, вдруг эта красотка! Позвонил директору, вишь, ее свекор — академик! Ну, директор и приказывает: зачислить ее — и никаких гвоздей. Ей, дескать, диплом писать надо, а тут она материалу наберет себе интересного, и опять же такого руководителя, как наш Шеф, ей больше нигде не найти. А против директора не попрешь. Против лома нет приема! Хотя, с другой стороны, могла бы, конечно, Нина Кузьминична, если бы захотела, сказать: мол, все, мы уже его оформили и приказом провели, а больше, вакансий в отряде нету, так что извините... Да не захотела, похоже, с начальством ссориться. И запела другую песню: «Извини, Коля, я и не знала, что брату твоему только семнадцать, а ведь это Арктика, не шуточки, тут все случиться может. А я тогда за него, несовершеннолетнего, отвечай. Ведь под суд пойду...» Ну и все такое прочее... А вы гляньте-ка на нашу Тамару, тут всякий скажет, что ежели с кем тут и случится какое происшествие, так только с ней... Особливо когда она в мороз да в ветер стоит распустив перья... А Альберту каково? Он же литолог, ему же вон сколько камней поперетаскать надо, образцов. Ему рабочий вот так нужен... Ее-то к нему брали, а какая от нее польза? Так что Альберт теперь за двоих вкалывать должен. Это что, честно? — И вновь, в который раз: — Крррасавица!!!
Я же шел рядом, молчал, а сам думал: «Удивительное дело, ежели говоришь с женщинами и о женщинах, сам смысл слов имеет гораздо меньшее значение, чем интонация, окраска речи, общий контекст. Вот, к примеру, тут слово — «красавица» — просто ругательство. А бывают ситуации, когда женщину можно назвать дурочкой — и это будет лаской. А попробуй, изобрази все это на бумаге!»
5 августа
Сегодня мне тридцать восемь лет. Восьмой раз отмечаю я свой день рождения в поле. Были подарки и поздравления: Альберт преподнес мне томик стихов А. Т. Твардовского с памятной надписью, а Шеф милостиво потрепал рукой по спине. Однако праздник на сегодня он отменил — перенес его на предвыходной день, а сегодня всего-навсего «четверг»[20].
