Елена Серебровская - От полюса к полюсу
Прямо на нас, искрясь в свете фар изломами, бешено наползали торосы. Орлов вырвал
машину, но, не набрав еще достаточной взлетной скорости, она закачалась. Перепрыгнув
через первую гряду вздыбленного льда, самолет зацепился левым крылом за следующую и
с диким воем и грохотом упал на лед, по пути рассыпаясь на части. Через разлом в
фюзеляже меня выбросило в глубокий снег, и на какое-то мгновение я потерял сознание...
Оба пилота, Г. Орлов и Б. Осипов, залитые кровью, в бессознательном состоянии
полулежали на свих сиденьях, а между ними на полу лежал бортмеханик Н. Коровин.
Вытащив их на лед, мы с бортрадистом Наместниковым положили их на спальные
мешки, а Осипов, шатаясь, вышел сам...
В фюзеляже за ящиками я увидел Водопьянова. Голова его, от виска к виску, через весь
лоб зияла раскрытой раной. Он был без сознания, но дышал. С помощью Осипова я
вытащил его и положил рядом с Коровиным и Орловым.
Бинтами из выброшенной на лед аптечки туго перевязали Водопьянову голову, закрыли от
мороза (было 27 градусов) и, разыскав аварийную радиостанцию, попытались связаться с
лагерем, до которого было километра три. Но, увы, лагерь молчал.
Положение наше было отчаянным. Мороз крепчал, поднялся пронизывающий ветер.
Чтобы не заморозить раненых, втащили их в самолет и закрыли оленьими шкурами.
Решили подождать еще два часа. А потом одному из нас следовало отправиться искать
лагерь, из которого, конечно, при взлете в темноте падение самолета не было видно. Но
мы знали, что там уже большое беспокойство, так как радиосвязь после взлета
прекратилась.
Прошло два часа. Определив направление по звездам, я стал готовиться к выходу. Но тут
со стороны лагеря замелькали лучи фонарей и из-за гряды торосов к нам подбежала
группа людей во главе с Сомовым. Тяжело дыша, весь заиндевевший, увидя нас у
разбитого самолета, Мих-Мих крикнул:
— Живы! Как же мы напугались! Ну, ничего! Сейчас будете в лагере. Как только вы не
вышли на связь, я тотчас вызвал самолет Титлова.
Уложив на захваченные нарты Водопьянова и Коровина, мы двинулись к лагерю. Эти 3
километра пути по гребням торосов показались мне адом. Падая и проваливаясь в
глубокие расселины, заполненные снегом, мы еле плелись. Если бы не Сомов и его
коллеги, мы бы никогда не прошли этот жуткий путь сквозь шевелящийся в ломке лед.
Ныли ушибы и раны. Мороз жег лицо нестерпимым пламенем, а сами мы под меховой,
тяжелой одеждой были мокрыми от пота. В особо непроходимых местах Сомов тащил
стонущего Водопьянова бережно, буквально на себе, и находил еще время и силы для
теплых слов пострадавшим.
Через 3 часа мы были в лагере. Водопьянову и Коровину промыли и забинтовали раны и
уложили их в теплой палатке. Было трогательно видеть, как заботится Мих-Мих. Сколько
сочувствия и боли было в его глазах».
В составе участников дрейфа не было поначалу ни врача, ни повара. Готовили на камбузе
по очереди, и все считали это куда более тяжелым делом, чем вырубание ледяных
«кабанчиков» или разравнивание аэродрома. Летопись станции СП-2 изобилует
комическими эпизодами во время этих злосчастных дежурств. Один, желая сварить кашу,
насыпал полную кастрюлю крупы и, залив ее водой, долго выкладывал в миски ползущую
из кастрюли вверх кипящую крупяную массу. Другой сварил кусок оленьего мяса вместе с
деревянной биркой. Но товарищи предпочитали не придираться друг к другу, надеясь на
снисходительность в момент их собственного дежурства.
На первый взгляд врач никому не был нужен. Но ведь и неожиданности бывают — с
человеком всякое может случиться. Даже с начальником. У Сомова заболел зуб. Врач на
льдине уже был, но, увы, не дантист. В вахтенном журнале 1 ноября записано, что Сомов
отбыл на мыс Шмидта. Там все друг друга знали, и поэтому появление Сомова не
осталось незамеченным. Однако дантист, в кабинет которого вошел рослый человек в
меховых штанах и кожаной куртке, не задал никаких лишних вопросов л карточки
заполнять не стал. Удалил больной зуб и проводил пациента глубокомысленным взглядом.
Тот вышел, придерживая платок у щеки, и словно растворился в воздухе.
После шести месяцев пребывания на льдине группа сотрудников отбыла в Ленинград —
часть исследований сокращалась. С Сомовым остались Гудкович, Дмитриев, Курко,
Комаров, Никитин, Петров, Щетинин и Яковлев. К ним присоединились прилетевшие
новые товарищи — геофизик Миляев и доктор Волович.
На одном из самолетов на несколько часов прибыл Алексей Федорович Трешников. Был
он помоложе Сомова, и Михаил Михайлович даже в пору антарктических экспедиций
называл его в своих записках просто Алексеем. Судьба их в некоторой степени связала
вместе: вначале к дрейфу готовились две станции, СП-2 и СП-3, начальником которой был
назначен Трешников. Одновременная работа двух таких станций дала бы свой
дополнительный эффект. Но планы изменились, экспедиция Трешникова попала на лед
несколько позже, в паре со станцией СП-4, которой руководил Евгений Иванович Толст и
ков.
В кармане А. Ф. Трешникова лежало для Сомова два письма. Одно он отдал сразу, другое,
подумав, не отдал совсем. В этом письме сообщалось о смерти отца. Товарищеское
сочувствие подсказывало: тут и так тяжело. Печальную весть узнает попозже, когда будет
дома, в кругу семьи.
Доктор Волович начал с того, что вступил в обязанности повара. Те, кто остался
дрейфовать дальше, сошлись в единодушном мнении о Воловиче как о пополнении
чрезвычайно ценном. Неунывающий, брызжущий юмором человек, он сочинял стихи,
любил музыку и если не находил себе применения по основной специальности, то все же
психотерапией не пренебрегал. Вторая половина дрейфа пришлась на полярную ночь, на
тяжелое, холоднющее время. А люди не могли не устать и за первые полгода.
Человеку нужна разрядка. В этом полярникам помогал веселый молодой пес Ропак,
которого летчики привезли вместе с упряжкой и подарили Сомову, как оказалось, в день
его рождения. Канаки шутил, что Ропака прислали вместо запчасти. Пес стал общим
любимцем, и люди, разлученные с теплым родным домом, отводили с ним душу. Пес
мужал у них на глазах, он оказался умным и, как полагал Сомов, даже самолюбивым.
Вскоре на льдине появилась и подруга Ропака, собачонка Майна, принесшая в положенное
