Йозеф Кац - Таллин. Любовь и смерть в старом городе
Напоминает об истории любви, оказавшейся сильнее времени.
Заставляет поверить в нее.
Заветный символЕсли аудитория подберется почти исключительно женская, гид не упустит возможности посоветовать гостьям Таллина: если желаете, чтобы муж любил вас так же крепко, как Кунигунду Шотельмунд, приложите ладонь к ее рукам. Для того чтобы желание сбылось точно, туристам предлагают отыскать «магическую точку»: высеченное на камне изображение сердца, которое супруга ратмана якобы сжимает в сложенных ладонях — как символ вечной любви.
Поиски могут занять несколько минут экскурсионного времени, но успехом не увенчаются. Изображения сердца там нет. И никогда не было: то, что иногда принимают за него, — лишь природное отслоение крошащегося доломита.
Удивляться тут особенно нечего: в четырнадцатом столетии подобная символика сердца еще не была распространена в Ревеле широко — отыскать изображение сердца можно на печатях, но не памятниках искусства.
Популярным символом сердце становится лет на триста позже. Одно из свидетельств тому — силуэт, вырезанный на надгробной плите, что вмурована в пол северо-западной части церкви Нигулисте.
Кто похоронен под ней — неизвестно: плита давным-давно раскололась, а часть, украшенная сердцем, не несет на себе хоть толики информации, на основании которой можно было бы делать догадки.
Куда как прозрачнее символика и история резной плиты, закрепленной в крохотном дворике ратушной аптеки со стороны переулка Кунигунда Шотельмунд: тень на плите Сайаканг: в летние месяцы он открыт для посещения.
Два инициала украшают ее: аптекаря Йохана Бурхарата и его супруги Марии Венглер. Над ними — королевская корона, под ними — дата «1742» и скрещенные пальмовые ветви.
Корону можно толковать по-разному, но пальмовая ветвь — символ траура: выполняя волю усопшего супруга, его вдова возвела задуманное им здание аптечной лаборатории.
В месте своего пересечения пальмовые ветви на мемориальной плите отчетливо образуют силуэт сердца — явный намек на неугасаемую любовь.
Монахи и монахини: запретная страсть
«Влево от Бумажного озера — род башни, в которую, но преданию, были заложены монах и монахиня, убежавшие из монастырей своих и пойманные в том месте.
Основанием башни, или столба, огромный дикий камень. Посередине в башне в рост человеческий два камня дикие с изображением на каждом грубо вырезанного креста.
Не доходя до этого места, близ озера, нашли мы нечаянно эхо удивительной точности и верности, повторяющее целые фразы с точностью чудесною. Только что не отвечает: „Je me porte fort bien“ на вопрос: „Comment vous portez-vous?“»[3]…
* * *Монография, посвященная отдыхавшим в былых Эстляндии и Лифляндии знаменитым российским дачникам, называет легенду, попавшую в записные книжки поэта и литературного критика Петра Вяземского, малоизвестной.
Для современного таллинца — не говоря уже о госте города — звучит она и вправду незнакомо. Далеко не каждый из горожан опознает сходу в «Бумажном озере» нынешнее Юлемисте, а уж «башня-столп» может наверняка ввести в легкий ступор.
Между тем жители Ревеля столетней давности охотно пересказали бы легендарный сюжет куда более подробно, чем удосужился сделать это друг и современник Пушкина: фольклорные сюжеты, как известно, любят обрастать подробностями.
В изложении газетчиков, любивших пощекотать нервы читателям рождественских и предновогодних выпусков, равно как и авторов текстов к отрывным календарям, леденящая кровь история времен «мрачного Средневековья» звучала приблизительно так.
«Не было среди монастырей былого Ревеля знаменитее, чем обитель ордена Святой Биргитты на берегу реки Пирита. Славен он был не только богатством и обилием священных реликвий, но и тем, что жили в его стенах как монахини, так и монахи.
По две стороны от монастырской церкви раскинулись женские и мужские кельи: если где и могли увидеть друг друга их насельники, то исключительно во время богослужения. Внутреннее пространство храма рассекала кованая решетка от потолка до самых сводов.
Раз в неделю настоятель и настоятельница двух слитых в единое целое обителей имели право подойти к ограждению и поприветствовать друг друга. Рядовым же монахам и монахиням даже подходить к решетке запрещалось — не то что разговаривать.
Однако, как бы ни замысловато были выкованы ее украшения, от откровенных взоров защитить они полностью не могли. Однажды во время долгой рождественской мессы глаза молодого монаха и его ровесницы-монахини ненароком встретились.
Через крестьян, выполнявших в монастыре подсобную работу, у них завязалась переписка. Письмо за письмом — молодые люди поняли, что созданы друг для друга. И решились на дерзкий побег из обители.
Влюбленный монах знал: в незапамятные времена от монастыря Святой Биргитты до города проложен подземный ход. У старого монастырского ключника юноша разведал, в каком подвале он начинается.
Заранее подпилив втайне прутья решетки, ровно в полночь назначил он возлюбленной свидание в опустевшей церкви. Преграда пала — и две тени, путаясь в рясах, кинулись в сторону подземелья.
Лишь нырнув в него, влюбленные поняли: в спешке они забыли прихватить свечи и огниво. Обратного пути не было: монах с монахиней двинулись в полной темноте на ощупь.
Вновь оказавшись на поверхности земли, беглецы, к своему удивлению, обнаружили: потайной ход привел их вовсе не в сутолоку и толчею городской жизни, а на берег тихого озера.
„Свобода!“ — радостно крикнул юноша. „Да!“ — разделило его радость эхо. „Навсегда!“ — вторила ему девушка. „Да!“ — заверяло ее эхо, заглушая приближающийся цокот копыт.
Крик услышал отряд конной стражи, объезжавший границы городских земель…»
* * *Дальнейшая судьба влюбленных оказалась незавидной: арест, суд, казнь — замуровывание заживо в назидание всем прочим, осмелившимся нарушить монастырский устав и обет безбрачия.
Свидетель исполнения сурового приговора — угрюмый каменный столп, служивший сочинителям «древних» преданий источником вдохновения, — на подъездах к Таллину и вправду был. Причем не один: старинные открытки запечатлели странного вида каменные сооружения на обочинах как минимум Тартуского и Пярнуского шоссе: близ озера Юлемисте и у моста через речушку Пяэскюла.
В начале двадцатого столетия, вероятно, только городской землемер и его подручные да еще сотрудники Эстляндского провинциального музея помнили, что это за постройки, кем, когда и с какой целью они некогда были возведены.
