Жюль Верн - Малыш
Она обратилась к нему, когда уже была совсем готова.
— Знаешь, Малыш, — сказала она, — скоро твоя очередь.
— Моя, мисс Анна?..
— И не забудь же, что тебя зовут Сиб.
— Сиб?.. Да, да!
— Элиза, повторяй ему все время, что его зовут Сибом, пока ты не сведешь его вниз к режиссеру.
— Слушаю, сударыня.
— А главное, чтобы он не опоздал. К тому же ты знаешь, — погрозила она пальцем ребенку, — у тебя отнимут тогда гинею. Так смотри же, не забывай…
— А то посадят в тюрьму, — прибавила Элиза, делая страшные глаза.
Так называемый Сиб ощупал гинею в кармане, решив ни за что с нею не расставаться.
Наконец настал торжественный момент. Элиза, схватив Сиба за руку, повела его на сцену.
Он был ослеплен ярким светом газа, растерялся среди сутолоки актеров, смотревших со смехом ему в лицо, и чувствовал себя пристыженным в отвратительной нищенской одежде!
Наконец раздались три удара.
Сиб задрожал, точно они пришлись по его спине.
Занавес поднялся.
На сцене, декорации которой изображали хижину, находилась одна герцогиня Кендальская, говорившая свой монолог. Вскоре дверь в глубине откроется, и в ней появится с протянутой рукой ребенок, который окажется ее собственным. Надо заметить, что еще на репетициях Малыш очень огорчался тем, что его заставляли просить милостыню. Ведь его врожденная гордость всегда возмущалась, когда ему приходилось вымаливать подаяние в приюте Ragged school. Правда, мисс Анна Уестон сказала, что это делается только для виду, но все же оно было ему совсем не по нутру… В своей наивности он принимал все за правду и воображал себя несчастным Сибом.
Ожидая своего выхода в то время как режиссер держал его за руку, Малыш смотрел в щелочку двери. С каким удивлением рассматривал он эту переполненную зрителями залу, многочисленные лампочки вдоль рампы, громадную люстру, висящую в воздухе, точно огненный шар. Это было совсем не то, что он видел, когда присутствовал в представлениях, сидя в ложе.
В эту минуту режиссер сказал ему:
— Ну, будь же внимателен, Сиб!
— Да, сударь.
— Помни же… ты пойдешь прямо к маме, только смотри не упади!
— Хорошо, сударь.
— Ты протянешь руку…
— Да, сударь… вот так?
И он показал сжатую руку.
— Да нет же, дурак!.. Так показывают кулак!.. Ты должен идти с открытой рукой, потому что просишь милостыню…
— Да, сударь.
— И не произноси ни слова… ни одного!
— Да, сударь.
Дверь в хижину отворилась, и режиссер вытолкнул Малыша на сцену.
Малыш делал первые шаги в сценической карьере. Боже, как у него колотилось сердце!
Со всех концов залы послышался одобрительный шепот, в то время как Сиб с дрожащей рукой и опущенными глазами нерешительно приближался к даме в трауре. Заметно было, что он привык к лохмотьям, которые нисколько не стесняли его.
Ему сделали овацию, что окончательно смутило его.
Вдруг герцогиня встает, смотрит на него, откидываясь назад, открывает объятия.
Из ее груди вылетает раздирающий душу крик:
— Это он!.. Он!.. Я узнаю его!.. Это Сиб… этой мой ребенок!
И она притягивает его к себе, прижимает к своему сердцу, покрывает поцелуями. Он все молчит. Она плачет, на этот раз настоящими слезами, и восклицает:
— Мой ребенок… это несчастное маленькое создание, просящее у меня милостыню!
Это начинает волновать Сиба, и, хотя ему запрещено разговаривать, он не выдерживает.
— Я ваш ребенок? — спрашивает он.
— Молчи! — говорит тихонько мисс Уестон.
Затем продолжает:
— Небо в наказание отняло его у меня и вот сегодня возвращает!
Она произносит все эти отрывочные фразы среди рыданий, покрывая Сиба поцелуями, обливая его слезами. Никогда никто не ласкал так мальчика, никто не прижимал так к своему трепещущему сердцу!
Герцогиня, прислушиваясь, вдруг вскакивает.
— Сиб, — кричит она — ты меня никогда больше не покинешь!
— Нет, мисс Анна!
— Да замолчи же! — говорит она, рискуя быть услышанной в зале.
В это время дверь в хижину неожиданно отворяется, и на пороге показываются двое мужчин.
Один из них муж, другой — судебный следователь.
— Возьмите этого ребенка, — говорит муж следователю. — Он принадлежит мне!
— Нет, это не ваш сын! — отвечает герцогиня, таща Сиба в другую сторону.
— Вы не мой папа! — восклицает мальчик. Пальцы мисс Уестон так сильно сжимают ему руку, что он не может удержаться от крика. Но крик этот приходится кстати и ничем не мешает ходу пьесы. Теперь герцогиня — это уже мать, защищающая своего ребенка, это львица, которая никому не отдаст своего львенка!
К тому же и львенок, принимающий все за правду, начинает сам защищаться и, вырвавшись из рук герцога, бежит к герцогине.
— Ах, мисс Анна, — говорит он, — зачем же вы мне говорили, что вы не моя мама!
— Да замолчишь ли ты, несчастный! Молчи же! — шепчет она, тогда как герцог и судебный следователь, видимо, совсем озадачены.
— Да, да, — отвечает Сиб, — вы моя мама… я ведь говорил вам, мисс Анна, что вы моя настоящая мама!
Зрители начинают догадываться, что это «не входит в роль». Слышится шепот, смех. Некоторые шутки ради аплодируют. А между тем им, скорее, следовало бы плакать, так как бедный ребенок, думавший, что нашел свою мать в герцогине Кендальской, был достоин сожаления!
Мисс Анна Уестон почувствовала всю смешную сторону своего положения. До нее доносились из-за кулис насмешливые замечания «добрых подруг».
Возмущенная, измученная, она почувствовала страшный прилив злобы… Причиной всему был этот дурачок, которого она хотела в эту минуту разорвать на части! Но тут силы ее покинули, и она упала без чувств в тот момент, когда опускался занавес при безумном хохоте зрителей.
В ту же ночь мисс Анна Уестон покинула город в сопровождении Элизы Корбетт. Она отказывалась от дальнейших представлений, назначенных на той же неделе, и уплачивала неустойку. Никогда более она не появится на лимерикской.
Что же касается Малыша, то о нем даже не спросили. Она отделалась от него, как от надоевшей вещи. Нет такой привязанности, которая не порвалась бы, когда задето самолюбие.
Малыш, оставшись один, ничего не понимая, но чувствуя, что был причиной большого несчастья, ушел никем не замеченный. Он пробродил всю ночь по улицам Лимерика и зашел наконец в какой-то большой сад с разбросанными маленькими домиками и каменными плитами с крестами.
Посредине возвышалось огромное здание, совсем темное со стороны, не освещенной луной.
Это было Лимерикское кладбище с массой зелени, усыпанными песком дорожками, лужайками и ручейками, составляющими любимое место прогулок обывателей города. Каменные плиты были могилами, домики — надгробными памятниками, а здание — готическим собором св. Марии.
