Вольфганг Бюшер - Берлин – Москва. Пешее путешествие
– А ты куришь?
– Нет.
Ее муж сделал себе самокрутку. Он оторвал кусок газеты, засыпал в него табак, скатал сигаретку, провел по ней языком и сунул в рот.
– А ты хороший человек?
Она мне не доверяла. Допрос ее не удовлетворил. Она была против меня. Ее муж сказал:
– Она не хочет.
– Почему?
– Мне нужно сегодня ночью работать, вот она и не хочет, чтобы чужой был в доме.
– Я могу спать в саду.
– Нет.
Целый час я впустую просидел с ним на скамейке, моя фляга была пуста, солнце садилось. С досадой перекинул я рюкзак через плечо и пошел к соседнему дому. Я звал, стучал и умолял целую деревенскую улицу, а в ответ выслушал десять причин, почему мне нельзя переночевать. В одном случае муж был еще на поле и жена не могла сама ничего решить, в другом – мужик жил один в доме и у него не было жены, в третьем – маленькие дети и не хватало места, в четвертом – места не хватало и без детей. Я предлагал заплатить, предъявлял свой спальный мешок и был готов переночевать на полу либо в саду – ничто не действовало. Было очевидно, что мой друг с первой скамьи будет мирно спать в своей постели и не пойдет никуда работать. Он все еще безмятежно сидел на прежнем месте. Я снова подошел к нему и открыл свой последний козырь: я воззвал к его сострадательной русской душе.
– Я не могу ночевать на улице.
Он только пожал плечами.
Это была моя первая и последняя попытка. В придорожной канаве села Корсаки я похоронил романтическую мечту о том, чтобы стучаться в русские избы и просить о ночлеге: «Только на одну ночь, а утром я уйду». Что делать? Идти дальше, просто идти дальше. В подобных ситуациях я всегда поступал именно так и никогда потом не раскаивался. Ждать здесь было нечего. Удивительно, как путешествие пешком по чужой стране, в одиночку, когда можешь надеяться лишь на себя, пробуждает инстинкты и создает собственные законы. Один из таких законов гласил: не возвращаться. Идти дальше, даже когда не понимаешь – зачем. Ты все поймешь завтра.
Я проходил мимо человека, курившего, сидя на обочине. Он сказал, что не знает, есть ли сейчас в Желудоке гостиница, но раньше она была. Мы вместе наблюдали за тем, как один мужик последними словами ругал свою до смерти уставшую клячу: та не желала больше тащить огромный воз сена, на вершине которого сидела старая баба и причитала тоненьким голоском. Мужик с обочины крикнул:
– Эй! Тут один, ему нужно в Желудок, возьми его с собой.
Расстроенный хозяин телеги только махнул рукой: оставьте меня в покое. Я пошел дальше, туманные сведения, полученные от мужика с обочины, все-таки внушали надежду. Я переживал не из-за гостиничной койки: я мог бы спать под открытым небом, ведь было тепло и дождя не предвиделось. Но я уже десять часов был в пути, десять пыльных часов под палящим солнцем – я мечтал о полной пригоршне воды. Наконец смыть пыль и слой грязи с лица, волос и шеи. Подъехал автобус. Маленький проржавевший советский автобус голубого цвета – какое везение! Остановки иногда попадались на трассе, но автобуса я за весь день ни разу не видел, а теперь он подъехал и даже притормозил. Остановка была в сотне метров передо мной. Я побежал, собрав все силы для рывка, – и успел. Автобус ехал в Желудок.
Я откинулся на сиденье и, переведя дух, заговорил с сидевшей рядом супружеской парой. Мужчина был пьян и с остекленевшим взглядом висел на руке у своей жены, но инстинкт, два часа назад заставивший меня идти дальше, теперь подсказывал, что следует держаться этой парочки. Десять минут спустя автобус остановился на поселковой площади Желудока. Пассажиры разошлись, парочка также намеревалась уйти, но вдруг жена обернулась к мужу и сказала:
– Мы не можем его здесь оставить.
Вдруг я понял, почему в Корсаках ко мне отнеслись так неприветливо. Я всего несколько километров проехал вместе с другими пассажирами в автобусе, но этого оказалось достаточно, чтобы сделать меня частью и проблемой целого коллектива или, по крайней мере, этой супружеской пары, перекинувшейся со мной в пути несколькими фразами. В Корсаках я просто требовал слишком многого. Я пришел ниоткуда и был совершенным чужаком в деревне, где последний чужак, вероятно, появлялся много лет назад, а последний немец, скорее всего, проходил во время войны. Я представил себе, как отреагировали бы жители той деревни, где я провел детство, если бы вдруг пришел русский и на ломаном немецком попросился переночевать.
Парочка стояла в стороне и беседовала, по-видимому, имелось какое-то затруднение, затем муж ушел, а жена осталась. Это был мой шанс, и его нельзя было упустить, поскольку другого не было. Я показал женщине свои домашние фотографии и предложил немного денег. Она позвала мужа:
– Три доллара!
Тут от компании мужчин, распивавших пиво на площади, отделился и подошел ко мне подвыпивший и с первого же взгляда не понравившийся мне деревенский герой в белой рубашке навыпуск. Он протянул мне свою кружку пива:
– Пей!
Я сделал глоток. Мужчина за мной наблюдал. Он внимательно прислушивался к тому, о чем я беседовал с супружеской парой. Он заговорил со мной громко, нарочито коверкая слова, как разговаривают с тупым, не знающим языка иностранцем.
– У меня есть брат. У брата машина. Ты отсюда уехать. Брат отвезет. Ты – в город. Шестьдесят марок.
Сумма была неслыханной для страны, где горячий ужин с салатом, хлебом и парой бутылок пива стоили три марки, а ночь в гостинице – пятнадцать. Я сказал ему это.
Он повторил свои слова. Мне следовало уехать, вот тот человек был его брат, он меня повезет. Это было не предложение, это была депортация.
– Есть паспорт?
– Да, конечно.
– Давай сюда.
Он вел себя, как деревенский шериф, и, кто знает, может, он и на самом деле был кем-то вроде шерифа в своей белой, почти чистой рубашке, во всяком случае, он точно не был простым колхозником, а я стоял один перед ним и его шайкой на пыльной площади, поэтому я показал паспорт. Шайка столпилась вокруг и некоторое время была занята изучением документа. Куда же запропастился мужчина из автобуса? Его жена все еще была здесь, она понимала, что ситуация может легко измениться. Шериф закончил пролистывать страницы с экзотическими визами.
– Немец.
Он оторвал взгляд от паспорта и оглядел меня с ног до головы.
– Ты хоть знаешь, где ты находишься? Нет? Ты на партизанской земле.
Наконец вернулся мужчина из автобуса, как мне показалось, еще более пьяный, чем прежде, но в приподнятом настроении. Он показал мне свой документ, просто чтобы порисоваться. Это был пропуск на военный завод. Теперь все стало ясно. Он хотел мне помочь, но для него было слишком рискованно приютить у себя в доме иностранца, ведь никто не знает, какие хлопоты это за собой повлечет. Но мужчина не хотел упускать доллары, поэтому нашел выход из положения. Он забрал деньги и отвел меня в ветхий деревянный дом на краю своей улицы, здесь жил маленький тощий человек, который вел себя невероятно грубо.
