Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика
С трудом мы дознались, что по совету «опытных» он падал, зажмурив глаза, и парашют открывал только по счету. Узнав это, я испугался по–настоящему. Страшно было представить себя виновником гибели здорового, молодого, красивого человека, которому жить да жить! Но происшедшее указало нам на погрешности в методике обучения.
Второй случай был несколько иного рода. Мы готовили первый сброс десанта из 50 человек. В него включались парашютисты, имеющие не менее восьми прыжков. Но таких недоставало, и мы стали брать с шестью прыжками. Но и при этом одного не хватало. На свою ответственность я включил семнадцатилетнюю ткачиху «Трехгорки» Надю Филиппову. На ее счету было всего лишь четыре прыжка, но она была умна и смела. Однако для уверенности я поставил ее в расчете сразу за собой. За ней должен был прыгать Митя Островенко, парень сообразительный и прыгун отчаянный. Говорю Мите: «Подстрахуй Надю, если понадобится».
Взлетели с Центрального и взяли курс на Тушинский аэродром. ТБ–3 набит парашютистами, как коробка шпротами. Фюзеляж центроплана, бомбовые отсеки и даже крылья внутри—все заполнено. Остался узенький проход, через который я должен был увидеть в «моссельпроме», как тогда называлась штурманская рубка, Шмидта, и принять его команду: «На выход».
Вот моторы стали работать тише. Это Шмидт, сделав расчеты сноса и скорости, вывел корабль на последнюю прямую. Сейчас последует команда. Вот и она! Дублирую ее парашютистам и через задний турельный люк вылезаю на спину самолета. Перехватываюсь по поручням и ползу вперед, навстречу струе. Знаю, что Костя Холобаев сейчас держит скорость не больше 140 километров, но все равно — струя ураганной силы. Надо держаться крепко и прижиматься телом к самолету плотно. В голове одна забота: как–то справятся ребята! Добрался до места, где можно ногами достать крыло, стал поджидать Надю. Смотрю — дело идет отлично, ребята ползут, как муравьи, не мешая друг другу и не мешкая. Помог Наде опуститься на крыло и стал передвигаться по нему вниз, держась за поручень. Спиной чувствую Надин парашют. Занял крайнее место у обреза крыла. Внизу вижу ленту Москвы–реки. Опасаюсь, успеют ли все занять свои места до точки сбрасывания, Перехватываюсь и оборачиваюсь лицом к «моссельпрому», чтобы увидеть Шмидта и его команду. Шмидт стоит с поднятой рукой. Жду, пока последние займут свои места, и поднимаю руку в знак готовности десанта к сбросу. С обеих сторон фюзеляжа двадцать четыре пары глаз смотрят на меня. Только я один вижу штурмана, и лишь по моей команде ребята отпустят поручень. Чувствую, как в унисон с моим бьются их сердца, вижу, как напряжены глаза, Шмидт дал знак — пора!
Ободряюще взглянул в Надины глаза и опустил руку. Это приказ покинуть самолет. Отпускаю поручень, поворачиваюсь и шагаю за крыло.
Парашют открылся. Первым делом считаю — 24 купола в воздухе. Где же 25–й? Да это же я сам! Ну, все в порядке. Вижу два парашюта ниже себя. Недоумеваю — в чем дело? Эта загадка разъяснилась после приземления, когда ко мне, бросив свой парашют, в слезах примчалась Надя.
— В чем дело, Надя? Кто тебя обидел?
Оказалось, что Митя Островенко «перестраховался». После команды «Покинуть самолет!» он схватил Надю в охапку и столкнул ее вместе с собой. Падая затяжным, нащупал кольцо ее парашюта, выдернул и оттолкнул Надю от себя. Сам подзатянул еще, первым приземлился, не упав, на ноги, отстегнул свой парашют и еще успел подбежать и принять Надю на руки.
Это уже не страховка, а озорство, оскорбительное для самолюбивой девушки. Надя рыдала взахлеб, по–девчоночьи размазывая слезы грязным кулачком, горькая обида душила ее.
Я обнял ее за плечи, дал ей свой носовой платок и сказал:
— Ты молодчина, Надя! Ты все сделала бы отлично и сама. Ты еще покажешь себя, а сейчас не плачь, ты же комсомолка и рабочий класс! А Мите я задам!
Сделал «страшные» глаза и погрозил ему кулаком.
Этот эпизод говорит об отваге заводских ребят и девчат — все они были еще допризывниками и соревновались в деле, еще не утратившем риска. Вообще, должен сказать, что фабричная молодежь проявила не только энтузиазм, но и дисциплину прямо завидную. Ведь почти каждый вечер после работы, иногда не успев перекусить, забыв обо всем, ребята ехали на аэродром. Здесь они попадали в настоящую армейскую атмосферу. Строевая подготовка, укладка парашютов, наземная «дрессировка» у самолетов, прыжки с парашютной вышки. И так не одну неделю, пока не наступит день вылета на первый прыжок. А потом еще недели не менее напряженного труда, чтобы получить восемь прыжков.
И хотя бы один ушел или пропустил самое неинтересное занятие! Если это и случалось, то по уважительным причинам, а пропустивший больше всего боялся, что ему не поверят и отчислят из группы.
Вот так готовился «человеческий материал» для десанта.
С любовью я вспоминаю комсомольцев 30–х годов и горжусь ими.
«РИСКОВАТЬ НАДО ДЛЯ ДЕЛА, А НЕ ИЗ–ЗА САМОЛЮБИЯ!»
Однажды в воскресный летний день трое инструкторов: Шмидт, Холобаев и я — вывозили двумя У–2 ребят на прыжки. Неожиданно на аэродром приехали Гроховский и Косарев. Холобаев построил парашютистов и подошел с рапортом к Гроховскому. Тот отстранился и сказал;
— Доложите секретарю Центрального Комитета ВЛКСМ товарищу Косареву.
Холобаев отрапортовал, что группы комсомольцев с фабрики «Большевик», часового завода и Московского авиационного института совершают учебные прыжки. Инструкторы — такие–то…
Косарев поздоровался с парашютистами, попросил их сесть на траву и с полчаса беседовал с ребятами, интересуясь тем, как они совмещают работу и учебу с занятиями парашютным спортом. Потом сказал немногое и потому памятное:
— Вы — дети рабочего класса, наследники тех, кто совершил революцию. Сегодня вы комсомольцы, а завтра будете коммунистами, как ваши инструкторы. Вашими руками будет построен социализм, вам его и защищать. То, что вы делаете сегодня, пригодится Родине завтра. Комсомол гордится вами.
Затем он обратился к инструкторам;
— Мне известно, что вы старые комсомольцы, а Каминского я знаю с 1927 года, когда он еще не был летчиком, а был членом Московского комитета. Я вижу, что в вас горит комсомольский огонек, хотя вы и не носите уже комсомольского билета. Вы делаете большое дело, товарищи инструкторы. Спасибо вам от Ленинского комсомола!
Молодежь отзывчива на доброе слово и на высокие призывы. Косарева любили. Встреча с ним, думаю, запомнилась всем, кто тогда был, на всю жизнь, как и мне. Закончился этот визит тем, что Гроховский предложил Косареву посмотреть затяжные прыжки инструкторов. Дал задание прыгать с 1000 метров, но о высоте открытия парашютов не помянул. Когда Шмидт закончил «затяжку» на высоте 400 метров, я решил показать «класс» и раскрыл свой парашют перед самой землей, примерно на высоте 70 метров. Ученики были в восторге и сразу начали меня качать. Но Гроховский и Косарев уехали, как только я стал на ноги. Ребята сказали, что Косарев аж зажмурился, видя, что я падаю чуть ли не до земли.
