В. Цареградский - По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг.
— А далече ли до туда и есть ли там какие жители? — спросил один из рабочих, Степан Пантелеймонович Кривуля — высокий, худощавый, голубоглазый, с пышным русым чубом. Прибыл сюда Кривуля с Алданских приисков. Он не был искушенным старателем и поехал скорее из-за любознательности, чтобы посмотреть на новые места, о богатствах которых начала распространяться молва.
— До места выпаса около пяти километров, — начал я пояснять. — По всей долине нет никаких поселков и стоянок местных жителей, за исключением двух чумов у устья реки. В них живут семьи рыбаков-эвенов, приезжающих сюда на большой лодке откуда-то со стороны Олы на время иереста кеты и горбуши. Они ловят рыбу в Магаданке и в реке Дукче, которая, как и Магаданка, впадает тоже в бухту Гертнера, только в противоположном левом углу ее. До ближайших же поселков примерно около сорока километров. К востоку— Ола, к западу — Армань.
— Интересно, почему же здесь никто не поселился? Есть рыба, наверное, и дичи много? — полюбопытствовал Горанский.
— Эвенам здесь негде выпасать оленей — поблизости нет ягеля. Недостаточно также выпасов для лошадей и коров. Да и рыбы было бы маловато для поселка: речки Магаданка и Дукча небольшие. К тому же долина Магаданки заболочена. Обе долины замкнуты в горах, не имеют больших ровных и сухих площадок, на которых предпочитают строить поселки якуты, камчадалы и русские. По-видимому, все это вместе взятое не привлекло людей для поселения.
— А коней придется с кострами караулить, — вступил в разговор Игнатьев. Как участник Первой экспедиции, он чувствовал себя среди новичков бывалым таежником. — Здесь во время нереста медведи любят порыбачить. В прошлую экспедицию они всю ночь кружили вокруг нас. Мы с эвеном жгли непрерывно костер и несколько раз стреляли вверх из ружья, отпугивая их. Олени не отходили далеко, жались к костру. И все же на рассвете, когда нас сморил сон, одного оленя медведь задрал.
— Ну ясное дело. Самих трясло от страха, поди, жались тоже к костру. Вот медведь и задрал олешка, — с улыбкой на румяном лице подначил молодой рабочий Александр Игуменов.
Светловолосый, голубоглазый, никогда не унывающий Александр часто в часы досуга привлекал к себе внимание рабочих, и они нередко смеялись его прибауткам и шуткам. Он говорил, что у него нет отца, что он сын кухарки и поэтому его отчество Аныч, по имени матери — Анны. В нем порой больше чувствовался горожанин, чем таежник, вероятно, сказалось то, что проходил он военную службу в Иркутске.
Так как выгрузка еще не начиналась, мы продолжали осматривать берега и делиться своими впечатлениями.
— Видите незанятую площадку с редкими низкорослыми лиственницами, немного возвышающуюся над пляжем? — показал я несколько правее и ниже поселка Культбазы. — Там мы и устроим наш палаточный городок.
— Там и временный склад удобно будет поставить, — поддержал меня Анатолий Александрович Горанский. — Близко подносить груз с берега, и приливная волна не достанет.
— Сразу видно ретивого завхоза. Нет, чтобы подумать, где скорее поставить кухню, сварганить жратву и угостить нас отменным обедом и чаркой по случаю благополучного прибытия, — не замедлил пошутить Каузов.
— В самом деле, заморились ведь без хорошей еды за дорогу, — немного заикаясь, включился Бертин.
— Да что Горанскому до нас, он может и еще неделю жить впроголодь. У него для этого хватит жирового запаса. Вон какие телеса, — поддержал тут же и Морозов.
Они с Каузовым всю поездку беззлобно подтрунивали над могучей фигурой Анатолия Александровича, над его незнанием экспедиционных условий и его наивной верой во всякие небылицы про Колыму.
— Ну, опять взялись зубоскалить. Уж у Каузова-то, наверное, не меньше моего жирового запаса, и здоровьем его бог не обидел. Вон какой гладкий да румяный, любая девица позавидует, — беззлобно отшучивался Горанский.
Он уже освоился со своей должностью, привык к подобному балагурству, и всерьез оно его не задевало. Тем более что он обладал большим жизненным опытом, знанием людей и завидной выдержкой.
Прислушиваясь к словесным перепалкам, рабочие придвинулись ближе и каждую реплику встречали дружным взрывом веселого смеха. «Вот и наступил перелом в настроении людей, кончилось их мрачноватое состояние», — с удовольствием отметил я.
Геологи уже с чисто профессиональной заинтересованностью продолжали осматривать склоны берегов. Оголенные, относительно редкие деревья не мешали рассматривать обнажения, выделяющиеся на гребнях среди осыпей, скалистые выходы коренных пород и другое.
— Посмотрите туда, — обратил я их внимание на наиболее высокую куполообразную гору в конце полуострова Старицкого, за Марчеканской долиной. — Это массив гранодиорита. Видите, под ее вершиной во впадинке сохранился пласт снега? У вершины над снегом чуть заметный отсюда обрывчик. Возможно, это остаток древней террасы. В 1928 году у его подножия мы находили почти окатанную гальку, правда редкую среди осыпи щебенки.
И дав им рассмотреть в бинокль, я продолжал:
— Ниже по склону долины Марчекана и далее по гребню Старицкого почти до его конца выделяются скалистые останцы — свидетели эрозии. Вполне возможно, что это древние кекуры.
— А что такое кекуры? — заинтересованно спросила Фаина Рабинович.
— Это скалы из твердых пород на морских берегах или близ них в море. Чаще конической или пирамидальной формы. В море их обрабатывают с боков волны во время шторма и больших приливов, потому у их основания образуется своеобразный пьедестал, иногда перекрытый сверху валунами, галькой. Наиболее крупный и лучше сохранившийся из кекуров находится ближе к мысу полуострова. Издали он напоминает корону, вот почему члены гидрографической экспедиции дали ему название «Каменный венец». Все кекуры расположены почти на одной высоте' над уровнем моря, на более высоких горах отсутствуют. Видите, на противоположном, более высоком склоне их нет?
— Но почему именно кекуры? Ведь подобную форму скалы могли получить в результате эрозии и на суше, вдали от морского побережья? — заметил Дима Вознесенский.
— Безусловно, но косвенные признаки морского происхождения хотя бы какой-то части из них являются достаточно убедительными. Например, висячие долины на одинаковой с ними высоте на полуострове Кони без следов ледниковых отложений. Следовательно, долины этих речек оказались относительно быстро поднятыми вместе с поднятием массива полуострова. Широкая и протяженная равнина расположена примерно на той же высоте от восточного берега Тауйской губы до долины реки Ямы. Вполне возможно, что здесь был морской пролив. Никаких характерных признаков речного или ледникового происхождения в ее пределах не обнаружено. Наконец, обширная, почти плоская, со слабым наклоном равнина очень похожа на пологое дно шельфа и ограничена обрывистыми берегами моря, долиной реки Олы и нагорьем, отделяющим ее от долины реки Дукчи. Возможно, что скалистый останец на ее поверхности, названный Дмитрием Казанли «Сахарной головкой», тоже древний морской островок. Определяя там астропункт, Казанли нашел морские раковины. Впрочем, возможно, что они занесены туда позднее чайками.
