Кэтрин Бу - В тени вечной красоты. Жизнь, смерть и любовь в трущобах Мумбая
Его десятилетняя сестра Сунита не пожелала оставаться в интернате без брата, и они вместе отправились в Аннавади. Здесь когда-то жила их семья, но их мать давно умерла от туберкулеза. Однако отец был жив и по-прежнему снимал хибару в самом зловонном переулке, где полудикие свиньи регулярно лакомились привозимыми из отелей и сваливаемыми тут же протухшими продуктами. Жилище было размером три на два метра, грязное, темное, вечно заваленное дровами для приготовления пищи. Сунил стыдился называть это «домом» точно так же, как стыдился называть отцом оборванного пьяницу, от которого вечно разило перегаром.
В те редкие часы, когда отец не был пьян, он трудился на строительстве дорог, чтобы снова заработать на выпивку. Еды он почти не покупал. Сунил сам присматривал за сестрой и заботился о ее пропитании. Однажды, когда ему было пять или шесть лет, он потерял ее на целую неделю, но с тех пор старался не упускать ее из виду.
История о том, как она потерялась, была одним из немногих воспоминаний его раннего детства. Тогда мать Раула Айша вдруг взялась ему помогать. Ее почему-то страшно огорчило исчезновение Суниты. Каким-то образом Айша отыскала девочку в южной части города, а потом ввалилась к их отцу и заявила, что его дети погибнут, если он будет так пить. Вскоре после этого тетя Айша взяла их с сестрой за руки и повела куда-то. Они переходили через ведущее в аэропорт шоссе, будто обычная семья – мама и двое малышей. Но когда добрались до черных металлических дверей детского приюта, Айша развернулась и ушла.
За несколько лет, проведенных в приюте, он не раз возвращался в Аннавади. Его отсылали туда всякий раз, когда он заболевал ветрянкой или желтухой или когда случалась какая-нибудь другая неприятность, угрожавшая здоровью и благополучию остальных подопечных сестры Полетт. Так что он не терял навык сбора мусора. Он привык, что из-под дров в хижине могут вылезти крысы и покусать его, пока он спит, а также смирился с практически постоянным и неотступным чувством голода.
Раньше Сунил и Сунита просто выходили вечером на улицу и молча стояли рядом с домом кого-то из соседей, когда те ужинали. Рано или поздно какая-нибудь сердобольная женщина выносила им тарелку с едой. Сунита и сейчас могла бы таким образом добывать себе пищу, но ее брат был на два года старше и уже вышел из того возраста, когда мальчику гарантировано сочувствие взрослых. Правда, в свои двенадцать он выглядел на девять. С одной стороны, Сунила, чувствовавшего себя представителем сильного пола, это очень огорчало, с другой – можно было попробовать извлечь из этого какую-то пользу. Однако оказалось, что он уже просто не способен ни у кого вызвать жалость, потому что слишком горд для попрошайничества.
Впрочем, это печалило его только тогда, когда очень хотелось есть. Еще в детском доме, когда туда приезжали богатые белые женщины, Сунил отказывался выпрашивать у них мелочь. Напротив, он тешил себя надеждой, что его сдержанность и застенчивость привлекут особое внимание кого-то из гостей. Годами он ждал такого момента: вот сейчас кто-то посмотрит на него повнимательнее, подойдет и станет расспрашивать… Он решил, что назовется «Санни»[25]. Такое имя должно понравиться иностранцам. Со временем мальчик понял, что, скорее всего, его план не сработает. Он со своим чувством собственного достоинства просто терялся среди множества жалких, плачущих попрошаек. Но к этому моменту он настолько привык никого ни о чем не просить, что это уже стало частью его натуры.
В первую неделю после того, как они окончательно покинули приют, когда мальчик еще толком не мог вспомнить, как и где собирать мусор, он украл у спящего отца сандалии и продал их Абдулу, чтобы иметь возможность купить хоть какую-то еду. Он успел съесть пять вада павов[26], прежде чем отец проснулся, хватился пропавшей обуви и как следует всыпал сыну. В другой раз Сунил стащил из дома и продал казан, в котором готовили еду. Свои собственные сандалии он променял на небольшой мешок риса. После этого выяснилось, что больше продать нечего. Голодные спазмы иногда можно было ненадолго унять, найдя сломанную или полувыпотрошенную сигарету и сделав несколько затяжек. А еще, когда особо сильно сосет под ложечкой, неплохо было полежать. Мучил его не столько сам голод, сколько ужасная догадка, что именно недоедание не позволяет ему расти.
Сунил унаследовал от отца полные губы, широко расставленные глаза и густую копну волос, зачесываемых назад со лба. (Одной из особенностей отцовской внешности было то, что его прическа всегда выглядела прилично, даже если тот спал, уткнувшись головой в сточную канаву). Но мальчик опасался, что ему, помимо прочего, генетически передалась отцовская низкорослость.
Он перестал расти год назад, еще когда жил в приюте. Сначала Сунил попытался убедить себя, что это лишь временно: мол, организм держит паузу и набирает силы для нового серьезного рывка. Но Сунита-то продолжала тянуться вверх и уже была выше его, несмотря на разницу в возрасте.
Чтобы подстегнуть гормональную систему, нужно было получше заботиться о своем здоровье, а значит, отказаться от сбора отходов. Невозможно не замечать, как быстро это занятие сводит в могилу юных мусорщиков. Лазая по коллекторам и бакам, они зарабатывали шрамы, которые потом долго нарывали. На коже заводились всяческие паразиты, в волосах кишели вши. Гангрена изъедала пальцы, ноги отекали и становились толстыми, как стволы деревьев. Неудивительно, что Абдул нередко заключал со своими братьями пари: они спорили, кто из мусорщиков умрет следующим.
У Сунила был свой «список смертников». По его мнению, подошла очередь того полусумасшедшего парня, который разговаривал с гостиницами и считал, что «Хайат» собирается его убить.
– Думаю, у этого «истек гарантийный срок», – заметил Сунил Абдулу. На что тот возразил:
– Нет, следующий – парень-тамил, у которого белки глаз из желтых стали оранжевыми.
И Абдул оказался прав.
Как и большинство мусорщиков, Сунил хорошо представлял, как он выглядит со стороны. Те, кто едет в аэропорт, видели перед собой растрепанного босоногого мальчишку, жалкого и чумазого. К концу зимы он решил придумать себе новый образ, чтобы избежать этих презрительных, как ему казалось, взглядов. Его походка стала более вальяжной, будто он не торопясь шел в школу и глазел по сторонам. Так он ходил только вдоль шоссе. Мешок для мусора по утрам бывал еще пуст, и он нес его под мышкой или набрасывал на плечи, как плащ супергероя. А если проедет мимо сестра Полетт в своем белом микроавтобусе с водителем, он наденет мешок себе на голову. «Сестра Полетт-Туалет», так он теперь мысленно называл ее. Наверное, рыщет сейчас по окрестностям в поисках более пригодных, чем подросток Сунил, сирот для сбора пожертвований.
