Ракушка на шляпе, или Путешествие по святым местам Атлантиды - Кружков Григорий Михайлович
Обе книги опубликованы посмертно Мэри Сидни, несомненно, одной из самых образованных и талантливых женщин елизаветинского века, покровительницей поэтов. Она была замужем за Генри Гербертом, вторым графом Пембруком и, насколько мы знаем, именно при содействии графа, с которым Джордж Герберт был в отдаленном родстве, он получил приход по соседству с Уилтон-Хаусом.
Тут следует добавить, что старший сын Мэри Сидни Уильям Герберт, третий граф Пембрук, как и его мать, покровительствовал искусствам и даже был основателем одного из колледжей в Оксфорде — Пембрук-колледжа. Он же считается самым вероятным претендентом на роль Друга в шекспировских сонетах; его скандальная связь с фрейлиной королевы Мэри Фиттон (претенденткой на роль Темной Леди) закончилась отсидкой в тюрьме Флит. Именно ему — вместе с его младшим братом Филипом — издатели посвятили первое Полное собрание пьес Шекспира («Первое фолио», 1623).
Вот как всё вяжется вместе, как плетутся и переплетаются в причудливые узлы многие нити поэтических судеб, связанные всего лишь с несколькими милями английской дороги.
Пообедали мы в Брэдфорде-на-Эйвоне, еще одном чудесном городке, каких немало в Уэссексе. Река разделяет его на две половины, а соединяет элегантный мост, построенный при королеве Виктории в классическом, я бы сказал, истинно палладианском стиле. Говорят, что в Англии насчитывается не менее полудюжины рек, называемых Эйвон (что означает просто «вода» или «река» на языке бриттов), но этот Эйвон — тот самый, что протекает через шекспировский Стратфорд. Так что если бы Шекспир был нежеланным ребенком в семье, его запросто могли бы положить спящего в корзину и пустить по реке; и он плыл бы и плыл, пока бы его не заметили брэдфордские бабы, полощущие белье в реке, и не вытащили на берег. И он вырос бы в другом городе, хотя на берегу той же реки, и все равно стал бы тем гением, которого мы знаем. Только про него говорили бы не «Шекспир из Стратфорда-на-Эйвоне», а «Шекспир из Брэдфорда-на-Эйвоне», но это никак не помешало бы Бену Джонсону написать свой знаменитый панегирик и назвать Шекспира «sweet swan of Avon».
В Бате мы, прежде всего, осмотрели откопанные археологами римские термы (колонны, картины, статуи богов) и попили целебной водички («Прелесть!» — сказал я, «гадость!» — Марина).
Из много другого, что мы видели, запомнилось посещение музея быта XVIII века в одном из больших георгианских домов. Более всего я был впечатлен грандиозной кухней в подвале — размером с хороший баскетбольный зал, а в кухне — среди прочей утвари и всяких хитроумных устройств — набором вертелов с ручками, от малых до самых огромных, как набор колоколов на нашем Иване Великом. Самые большие вертела простой ручкой не провернешь: усилие туда передается через хитроумную систему валов и шестерен.
Я попытался представить себе зажаренного быка на этом вертеле, а потом английского лорда в камзоле и в напудренном парике, откладывающего томик Плиния Младшего и берущего в руки вилку величиной с охотничий сапог.
Да, эти вертелы запомнились мне навсегда. Не то, чтобы они меня устрашили, но какой-то когнитивный диссонанс я ощутил. О тщете усилий человеческих задумался. И много, много картин прошло в эту минуту перед моими глазами.
«Кому нужны все эти перевороты?» — сказал Поросенок на Вертеле шустрому Поваренку. Поваренок, очевидно, был революционером (от revolgere — переворачивать), а поросенок — консерватором. Мой еще не раскулаченный Наф-Наф был всей душою с ним согласен.
Что касается встреч с поэзией, то это, увы, не сложилось. Бат город не стихов, а прозы и драматургии: Шеридан, Диккенс, Джейн Остин… Полюбоваться можно разве домом, где жил Джек Хорнер, о котором сложена такая песенка:
В переводе:
Мы еще только выехали из Бата, когда заметили впереди трусящего по обочине всадника. Пол сбавил скорость — не столько, я думаю, из любопытства, сколько для того, чтобы его пассажиры могли удовлетворить свое любопытство. Рози и Хилэри скосили глаза; я вывернул голову и успел на ходу рассмотреть, что это была всадница в длинном дорожном платье и ехала она в женском седле, боком. На голове у неё был высокий чепец, покрытый зеленым платком, и она бойко посматривала то вперед, то вбок на обгоняющие ее машины.
— Интересно, куда она едет? — спросила Хилэри.
— В Кентербери, — уверенно ответила Марина.
Пол на секунду задумался.
— Ну, так и нам надо съездить в Кентербери. У меня как раз среда свободная. Вы как, Марина и Грегори?
…Батская ткачиха (конечно, это была она) давно осталась позади. Мы возвращались в Лондон другой дорогой — через Эйвбери. Уже опускались сумерки, когда Пол остановил машину и предложил нам выйти и оглядеться. Мы вышли — и увидели много-много разбросанных по полю каменных плит.
И тут я снова вспомнил Филипа Сидни. Есть у него стихотворение «Семь чудес Англии», которое начинается словами «Near Wilton sweet, huge heaps of stones are found…»:
Конечно, Сидни говорит о Стоунхендже — он находится всего лишь в пяти милях от Уилтон-Хауса. В Эйвбери мы увидели нечто, напоминавшее Стоунхендж, но в десять раз масштабнее: круглую площадку диаметром, наверное, в полкилометра, окруженную неглубоким рвом, насыпью и, наконец, тройным кольцом поставленных на попа больших камней. Хотя потом, уже в исторические времена, многие из камней, образующих окружность этого сооружения (некоторые из них весят десятки тонн), местные жители растащили на разные нужды, но и с оставшимися зубами эти доисторические челюсти производят сильное впечатление.
Любопытно, что наш давний знакомец Джон Обри имеет прямое касательство к истории этого места. Оказывается, он умел не только сплетни собирать. В 1663 году он провел свое исследование в Эйвбери и составил скрупулезный план памятника, оказавшийся бесценным для будущих археологов, потому что там были зафиксированы камни, впоследствии пропавшие или уничтоженные. Вот какой молодец!
В Кентербери мы отправились уже немножко другой компанией: Пол с Джерардом и мы с Мариной. Водитель наш не шутил: мы летели, как ветер — или как ведьма на помеле. Да, во времена Джефри Чосера двигались помедленнее. Сколько всего успели рассказать паломники, тащившиеся по дороге в Кентербери! Взять хотя бы ту же Батскую ткачиху. Одно вступление к ее рассказу заняло, я думаю, все время от завтрака до обеда. В машине Пола духу не хватило бы даже для короткого анекдота. Мысли в голове от скорости дробились на маленькие осколки, мелькающие перед глазами, как гагачьи крылья на птичьем базаре где-нибудь на Алеутских островах.
Графство Кент — юго-восточный край Англии, ее угловая башня, смотрящая через Ла-Манш в сторону французского побережья. А вот и цель нашего паломничества — диво дивное, одна из лучших готических церквей Англии. Все они жемчужины, и все в своем роде. Кентерберийский собор — это не про уход от мира в молитвенную тишину, как собор в Или, и не про спокойную жизнь в оазисе знаний, нарушаемую лишь мелкими стычками амбиций, как кембриджская King’s College Chapel. Стоя здесь, в архиепископском соборе, вы ни на секунду не можете забыть о великих событиях, колебавших эти стены, о драме долгой и страшной английской истории, непременной частью которых был этот храм. И кажется, что запах крови не до конца выветрился отсюда. Но все перебивает свет, сочащийся в окна сквозь цветные витражи. В том числе — самые старые в Англии витражи XII века, работа над которыми началась через два года после убийства архиепископа Томаса Бекета в 1170 году. На одном из этих витражей есть его лик.
