Андрей Капица. Колумб XX века - Щербаков Алексей Юрьевич
По-видимому, мать не знала иных путей нашего воспитания кроме тех, что сама испытала в детстве: гувернантки, няньки, кухарки. Наша Сильвия была настроена просоветски, и через некоторое время, уже работая у нас в доме, вышла замуж за монтера из ИФП Василия Ивановича Перевозчикова. Так образовалась англо-русская семья, счастливо просуществовавшая долгую жизнь и давшая миру талантливых Илью и Сашу.
Сильвия была из аристократического рода, чуть ли не родственница королевской семьи, и мы смеялись над Ильей, что быть ему английским королем. Тогда в Англии был определенный кризис с наследником, но обошлось.
Сильвия была удивительной доброты человеком и не только развила наш английский язык, но и привила нам с братом многие человеческие качества, за что я теперь ей очень благодарен. Она практически занималась нашим воспитанием, поскольку мама больше помогала отцу.
Ну и, конечно, вторым нашим воспитателем стал институтский двор со своими хулиганами, драчунами и заводилами. Сначала они нас не очень жаловали — „англичане, директорские сынки“. Но потихоньку все стало на свои места. Я с детства отличался физической силой, а Сергей брал интеллектуальным преимуществом.
Особенно нам, мальчишкам, было интересно бывать в лабораториях и мастерских, где изготавливались приборы. А еще наблюдать, как отец демонстрировал образование сверхмощных магнитных полей на специальном электрогенераторе, привезенном из Мондовской лаборатории в Англии. Демонстрация опыта неизменно заканчивалась страшным грохотом, от которого падали в обморок особо чувствительные дамы.
Дома мы видели родителей только за завтраком и обедом, потому что вечера они проводили в гостях или где-нибудь в театре.
Но часто гости бывали и у нас. Большая гостиная, соединенная со столовой, в которой стоял большой круглый стол, а в стене проделано окно, через которое из кухни подавались блюда — все это было не похоже на то, как жили советские люди. Желающих посмотреть было много. Некоторых наиболее ярких гостей я запомнил. Это Ираклий Андроников с его блестящими рассказами, героями которых часто становились люди, бывавшие в нашем доме. Детский поэт и великолепный чтец-декламатор Самуил Яковлевич Маршак. Алексей Толстой с красавицей женой Людмилой Ильиничной, до самой своей смерти остававшейся приятельницей моей матери. Критик Корнелий Зелинский, которого почему-то все звали „Вазелинский“, видимо, не случайно. Но особенно мне запомнился Борис Михайлович Иофан, автор нашумевшего тогда проекта самого высокого в мире небоскреба — Дворца Советов. Даже мы, мальчишки, весело подсмеивались над едким замечанием моего отца:
— Борис Михайлович, вот у вас общая высота здания, кажется, 500 метров, из которых половину составляет фигура Ленина. Так вот, в пасмурную погоду, когда высота облачности около 300 метров, над Москвой будут стоять величественные штаны!
Конечно же, бывало у нас в доме много ученых. Например, Николай Николаевич Семенов — ближайший друг отца еще по институту времен Иоффе. Заходил к нам и сам Абрам Федорович.
Но нас, детей, обычно допускали только до ужина — первой части вечера. А потом прогоняли спать наверх, куда время от времени доносились взрывы хохота. Это была реакция на анекдоты, которые обильно рассказывались за столом. Отец анекдоты очень любил! Но мне этот хохот был не понятен, однако я посчитал его признаком хорошего тона и в обычном разговоре, на ровном месте, мог вдруг разразиться громовым хохотом, что изумляло дворовых мальчишек. Мне даже пытались подражать, пока об этом не узнала мать и не провела разъяснительную работу.
Надо сказать, что на жалобы Сильвии, нашей домашней учительницы Нины Ивановны Нефедовой и нашей домработницы Варвары мать обязательно принимала дисциплинарные меры. Нет, нас не били, не оставляли без обеда. Мать обладала удивительным даром отчитывать за проступки так, что тебе становилось стыдно и неудобно перед окружающими. Самым страшным было, когда она переходила на английский язык, который она применяла разве что для общения с Сильвией, чей русский до самого конца жизни оставлял желать лучшего. Английский означал крайнюю степень недовольства матери, и мы тогда с братом сразу понимали, как сильно мы провинились…» [108]
Ленинградский племянник Леня продолжает тему: «Летом 1936 года я жил у дяди на даче, которую снимали в деревне Жуковка под Москвой. С дачи в Москву Петр Леонидович ездил ежедневно по очень красивому Рублевскому „правительственному“ шоссе, которое усиленно охранялось. В прилегающих лесах с отсутствующим видом бродили, лежали, читали газеты спортивного вида мужчины. Мы их окрестили единым понятием „любители природы“.
В то лето из Англии приехала Сильвия Уэлс. Дядя с тетей пригласили ее, чтобы поддержать у детей знание английского языка. В Англии они говорили с ними только по-русски, а все окружающие, естественно, только по-английски. В России же все было совсем наоборот — дома с ними говорили только по-английски, а окружающие, естественно, по-русски. Такое „двуязычное“ воспитание принесло прекрасные плоды: и Сергей, и Андрей сохранили превосходный английский язык, а все опасения, что их русский будет нечистым, не оправдались. Итак, у нас появилась юная, стройная мисс Уэлс, очень живая, очень веселая и безумно эксцентричная. Русского языка она не знала, но принялась говорить по-русски с необычайной отвагой. Падежи для нее не существовали, с определением рода она тоже была не в ладу. Папа с дядей подтрунивали над ней и нет-нет да и учили ее какой-нибудь глупости. Возвращаясь как-то вечером на дачу, Сильвия сбилась с пути в лесу и, придя, наконец, затемно домой, сокрушенно объявила: „Я блудил, блудил в лесу, никак не мог прийти домой“. Очень скоро мисс Уэлс накоротко познакомилась с молодыми сотрудниками дядиного института и тут же стала учить всех западноевропейским танцам. „Ноги мои щупай, ноги щупай (вместо чувствуй)“, — уговаривала она партнера, обучая его танго. Вскоре Сильвия вышла замуж за электрика Васю Перевозчикова и из мисс Уэлс превратилась в миссис Перевозчикову. Сильвия живет в Москве более 50 лет. За это время она стала близким нам человеком, в сущности, членом нашей семьи. Ну а в том далеком 1937 году она яростно изучала русский язык, сметая все лингвистические преграды, и разговаривала с Сергеем и Андреем на безукоризненном английском языке.
На даче в Жуковке появлялся и Поль Дирак. Он именно „появлялся“, потому что, приехав на дачу, Дирак тотчас же исчезал, как киплинговская кошка, которая ходила сама по себе. Он бродил по окрестностям и однажды во время прогулки умудрился залезть за „неположенную изгородь“, был схвачен и подвергнут установлению личности. Пришлось ему доказывать, что он всего лишь ученый, а не шпион империализма. Дирака необычайно веселила эта история, от души хохоча, он рассказывал, как лез через забор, а его хватали за штаны» [109].
Анна Алексеевна рассказывала эту историю немного по-другому: «Дирак был, как всякий ученый, очень любознателен. Когда он жил с нами на даче в Жуковке, то мне стоило большого труда упросить его не лазать через заборы правительственных дач! Однажды, гуляя в лесу, как всегда небрежно одетый, он лег отдохнуть под деревом. Очевидно, все же недалеко от „зеленого забора“. К нему подошли охранники и когда поняли, что он иностранец, то увели его с собой в милицию, до опознавания личности. В милиции он очень интересовался всем вокруг, ходил всюду, заглядывая, на удивление милиции, в разные их помещения. Говорили они на ломаном немецком языке, и поэтому, когда Поль спросил: Ist das GPU? (Это ГПУ?), они решили, что он спрашивает: Welch Uhr? (Который час?)
Всё же они договорились, что он живет с нами на даче в Жуковке. Привезли и долго извинялись, но Дирак был очень доволен приключением.
Когда он впервые приехал к нам, мы жили еще на Пятницкой улице. Его поезд пришел так поздно, что Дирак решил узнать, можно ли в Москве переночевать на улице, и спокойно провел ночь на какой-то скамейке».
