Жюль Верн - Пятьсот миллионов бегумы. Найденыш с погибшей «Цинтии»
Он не ошибся. На обратной стороне миниатюры виднелась выцветшая, полустертая от времени, но все же достаточно разборчивая надпись:
«Тереза Шульце, урожденная Ланжеволь».
В тот же вечер профессор Шульце отправился в Лондон.
Глава четвертая
РАЗДЕЛ
Шестого ноября в семь часов утра герр Шульце вышел из вагона на вокзале Чэринг-Кросс. В двенадцать часов дня он уже входил в дом номер девяносто три на Саутгемптон-роу. Большой зал конторы разделялся надвое невысокой деревянной перегородкой; по одну сторону ее находилось помещение клерков, но другую — приемная. Здесь стояло полдюжины стульев, черный крашеный стол, стенные полки, а на них бесчисленные ряды зеленых папок и адрес-календарь. Двое молодых людей мирно уписывали хлеб с сыром — излюбленный завтрак всей младшей судейской братии.
— Господа Биллоус, Грин и Шарп? — спросил профессор таким тоном, точно он требовал свой обед.
— Мистер Шарп у себя в кабинете. Ваша фамилия? По какому делу?
— Профессор Шульце из Иены. По делу Ланжеволь.
Молодой клерк повторил эти слова в резиновую слуховую трубку, раструб которой торчал из стены возле его стула, но, получив ответ в собственную ушную раковину, не решился огласить его, ибо он звучал примерно так:
— По делу Ланжеволь? Гоните к черту! Опять какой-нибудь сумасшедший пришел доказывать свои права.
— Солидный человек, — шепотом сказал клерк, приложив руку ко рту. — Неприятный господин, но, как видно, с положением.
— Он что, из Германии?
— Так он сказал.
В трубке послышался вздох и горестное:
— Ну хорошо. Пустите.
— Второй этаж, дверь прямо, — громко сказал клерк, показывая на лестницу в глубине комнаты.
Профессор поднялся на второй этаж и очутился перед обитой толстым войлоком дверью, на которой черными буквами на медной дощечке красовалась надпись: «Мистер Шарп».
Мистер Шарп сидел за большим столом красного дерева. Комната, именовавшаяся его кабинетом, была обставлена на казенный лад: устланный войлоком пол, стулья с кожаными спинками, картотека и полка с делами. Мистер Шарп слегка приподнялся навстречу посетителю и затем, следуя учтивому обычаю всех истинных чиновников, уткнулся с деловым видом в какую-то папку и по меньшей мере пять минут перелистывал лежащие перед ним бумаги.
Наконец он повернулся к профессору Шульце, который молча сидел в кресле против него, и сухо сказал:
— Прошу вас, сударь, изложите мне ваше дело, и как можно короче. Я очень занят и могу вам уделить всего лишь несколько минут.
Профессор слегка усмехнулся, явно давая понять, что его отнюдь не смущает этот холодный прием.
— Может быть, вы найдете возможным уделить мне еще несколько лишних минут, когда узнаете причину моего посещения, — сказал он.
— Я вас слушаю, сударь.
— Дело касается наследства Жан-Жака Ланжеволя из Бар-ле-Дюка. Я внук его старшей сестры, Терезы Ланжеволь, которая в тысяча семьсот девяносто втором году вышла замуж за моего деда Мартина Шульце, военного хирурга брауншвейгской армии. Он умер в тысяча восемьсот четырнадцатом году. У меня сохранились три письма Жан-Жака Ланжеволя к его сестре и письма моих родных, в которых упоминается о его пребывании в доме моего деда, где он был проездом после сражения при Иене. Кроме того, я, разумеется, могу представить метрические документы, устанавливающие мое родство с ним.
Не будем утомлять внимание читателей подробным изложением всего, что говорил профессор Шульце мистеру Шарпу. На этот раз он изменил своей привычке и говорил весьма пространно. Правда, речь шла о том, о чем герр Шульце способен был говорить с неистощимым красноречием, ибо это была его излюбленная тема. Он стремился доказать мистеру Шарпу, англичанину, превосходство германской расы над всеми прочими. Предъявляя свои права на это наследство, Шульце главным образом ставил себе задачей вырвать его во что бы то ни стало из рук француза, который не способен распорядиться им с толком. Национальность его соперника — вот что больше всего возмущало профессора Шульце. Будь это немец, он, конечно, не стал бы настаивать на своих правах. Но то, что этот осмеливающийся выдавать себя за ученого француз может обратить свой громадный капитал на распространение французских идей, — эта мысль приводила его в исступление, он был готов на все, чтобы отстоять свои права.
Казалось, трудно было понять, что общего между этими политическими рассуждениями и наследством бегумы. Но мистер Шарп был достаточно опытным дельцом, чтобы уловить высшую связь между этими национальными чаяниями германской расы и персональными чаяниями господина Шульце в отношении богатого наследства. Они в сущности были одного порядка.
Однако никаких сомнений быть не могло. Сколь ни унизительно было для профессора Иенского университета оказаться в родстве с отпрыском низшей расы, тем не менее доказательства были налицо: бабка-француженка несла свою долю ответственности за появление на свет этого несравненного образца человеческой природы.
Правда, это родство было весьма отдаленным, и, следовательно, права профессора Шульце на наследство по сравнению с правами доктора Саразена были тоже весьма отдаленными. Однако мистер Шарп тотчас же почуял возможность найти некие якобы законные основания для поддержания этих прав и, исходя из этой возможности, почуял и нечто другое, весьма заманчивое для фирмы «Биллоус, Грин и Шарп», а именно: превратить выгодное дело Ланжеволя в еще более выгодный громкий процесс, нечто вроде «Джарндайс против Джарндайса» [12] Диккенса.
Глазам мистера Шарпа представились груды гербовой бумаги, актов, протоколов, отношений. Но тут же у него мелькнула еще более блестящая мысль — постараться привести своих клиентов, в их же, разумеется, интересах, к некоему обоюдному соглашению, которое принесло бы ему, мистеру Шарпу, почти столько же славы, сколько денег.
Итак, он сообщил герру Шульце, на каких основаниях наследником считается доктор Саразен, показал в подтверждение своих слов некоторые документы и дал понять, что, может быть, фирма «Биллоус, Грин и Шарп» и возьмет на себя попытку оттягать какую-то часть в пользу герра Шульце на основании его эфемерных прав.
— Весьма эфемерные права, сударь, и если дело дойдет до суда, вряд ли из этого что-нибудь выйдет.
Фирма может взяться за дело, только полагаясь на чувство справедливости, столь глубоко присущее каждому немцу. Оно-то и должно заставить герра Шульце признать за фирмой несколько иное, но гораздо более несомненное право — право рассчитывать на его благодарность.
