Жюль Верн - Дети капитана Гранта
Это была их последняя ночь перед смертью. Несмотря на изнеможение, несмотря на переживаемый ими ужас, они сели поужинать вместе.
— Нам нужны силы, чтобы смело взглянуть в глаза смерти, — проговорил Гленарван. — Надо показать этим дикарям, как умеют умирать европейцы.
После ужина Мэри Грант и Элен, отойдя в уголок хижины, улеглись там на циновке. Благодетельный сон, заставляющий на время забыть всякое горе, сомкнул их глаза. Сломленные усталостью и бессонными ночами, несчастные женщины заснули, прижавшись друг к другу. Гленарван, отведя своих друзей в сторону, сказал им:
— Дорогие товарищи, если завтра нам суждено умереть, я уверен, что мы сумеем умереть мужественно, с сознанием, что мы стремились к благородной цели. Но дело в том, что здесь нас ждет не только смерть, но и пытка, бесчестие, быть может, и эти две женщины…
Твердый до тех пор голос Гленарвана дрогнул. Он замолчал, чтобы справиться со своим волнением.
— Джон, — обратился он через минуту к молодому капитану, — ведь вы обещали Мэри то же, что я обещал Элен. Как же вы решили поступить?
— Мне кажется, я имею право выполнить это обещание, — ответил Джон Манглс.
— Да, Джон, но ведь у нас с вами нет оружия.
— Одно есть, — промолвил молодой капитан, показывая кинжал, — я вырвал его из рук Кара-Тете в ту минуту, когда этот дикарь свалился у ваших ног. И пусть, сэр, тот из нас, кто останется жив, выполнит желание вашей жены и Мэри Грант.
После этих слов воцарилось глубокое молчание. Его нарушил майор.
— Друзья мои, — сказал он, — приберегите это крайнее средство на самую последнюю минуту. Я не сторонник непоправимых поступков.
— Говоря это, я не имел в виду нас, мужчин, — ответил Гленарван. — Какая бы ни ждала нас смерть, мы сумеем без страха встретить ее. Ах, если бы мы были одни, я уже двадцать раз крикнул бы вам: «Друзья, попытаемся прорваться! Нападем на этих негодяев!». Но жена моя, но Мэри…
Джон Манглс приподнял циновку и стал считать маорийцев, стороживших дверь храма. Их было двадцать пять. Они развели большой костер, бросавший зловещие отблески на площадь, хижины и изгороди па. Некоторые из этих дикарей лежали вокруг костра, другие стояли неподвижно, вырисовываясь резкими черными силуэтами на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на хижину, наблюдать за которой им было поручено.
Говорят, что у узника, задумавшего бежать, больше шансов на успех, чем у стерегущего его тюремщика. И в самом деле, узник здесь более заинтересован, чем тюремщик. Тюремщик может забыть, что он поставлен стеречь, — узник не может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о том, как помешать ему бежать. Отсюда частые и поразительные побеги.
Но здесь за нашими узниками наблюдал не равнодушный тюремщик — их стерегли ненависть и жажда мести. Если пленников не связали, то только потому, что узы были бы здесь лишними, раз двадцать пять человек сторожили единственный выход из храма.
Эта постройка, примыкавшая к той скале, которой завершалась крепость, была доступна лишь со стороны ее входа. Отсюда узкая полоса земли вела на площадь па. Две боковые стены хижины поднимались над отвесными скалами, под которыми зияла пропасть футов в сто глубиной. Спуститься здесь было невозможно. Немыслимо было убежать и через заднюю стену, ибо она упиралась в огромную скалу. Единственным выходом являлась дверь храма, открывавшаяся на ту узкую полосу земли, которая, подобно подъемному мосту, соединяла его с площадью па. Но здесь на страже стояли маори. Итак, бегство было невозможно. Гленарван, исследовав чуть ли не в двадцатый раз стены своей тюрьмы, принужден был признать это.
Но как ни мучительны были часы этой ночи, они все же шли один за другим. Горы погрузились в непроницаемый мрак. На небе не видно было ни луны, ни звезд. Порой над па, сотрясая сваи святилища, проносились порывы ветра. Они на миг раздували костер маори, и отблески его пламени озаряли мимолетным светом внутренность храма и сидевших в нем узников. Несчастные были погружены в свои предсмертные думы. Мертвая тишина царила в хижине.
Около четырех часов утра внимание майора привлек какой-то шорох, казалось доносившийся из-за задней стены, примыкавшей к скале.
Сначала Мак-Наббс не придал этому шороху значения, но так как он не прекращался, майор стал прислушиваться, а затем, заинтересовавшись им, даже припал ухом к земле, чтобы яснее его расслышать. Ему показалось, что кто-то за стеной скребет, роет землю.
Когда Мак-Наббс убедился, что слух не обманывает его, он тихо подошел к Гленарвану и Джону Манглсу и, оторвав их от мучительных дум, увел обоих в глубину хижины.
— Прислушайтесь, — проговорил он шопотом, знаком показывая им, что надо нагнуться.
Скобление слышалось все явственнее. Уже можно было различить, как под нажимом какого-то острого орудия скрипели и скатывались вниз камешки.
— Какой-нибудь зверь роет нору, — сказал Джон Манглс.
Гленарван вдруг ударил себя по лбу.
— Как знать, — сказал он, — а вдруг это человек!
— А вот мы сейчас выясним, человек это или животное, — отозвался майор.
Здесь к ним подошли Вильсон и Олбинет, и они вчетвером принялись подкапываться под стену: Джон Манглс работал кинжалом, другие же — вырванными из земли камнями или просто руками. Мюльреди, растянувшись на полу и приподняв циновку, наблюдал за группой туземцев.
Дикари, неподвижно сидя вокруг костра, и не подозревали о том, что происходило в двадцати шагах от них.
Земля, над которой приходилось пленникам работать, была рыхлая, а под ней залегал кремнистый туф. Поэтому, несмотря на отсутствие инструментов, яма быстро углублялась. Вскоре стало очевидно, что какой-то человек или несколько человек роют подкоп в хижину. С какой целью они это делали? Знали ли они о том, что здесь находятся пленники, или тут был с их стороны какой-то личный интерес?
Пленники удвоили усилия. Кровь сочилась из их пальцев, но они все рыли и рыли. Через полчаса они уже вырыли яму в полсажени глубиной. Шорох с той стороны доносился все отчетливее: ясно было, что работавших отделял друг от друга лишь тонкий слой земли. Прошло еще несколько минут — и вдруг майор отдернул свою руку, пораненную каким-то острым лезвием. Он едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Джон Манглс отклонил лезвием своего кинжала нож, показавшийся из земли, и схватил руку, которая держала его. То была рука женщины или ребенка, рука европейца!
Ни с той, ни с другой стороны не было произнесено ни слова. Очевидно, обе стороны были заинтересованы в том, чтобы сохранить молчание.
