Джером Джером - Дневникъ паломника
Въ 5 часовъ утра (какъ свѣжа, прекрасна и обворожительна земля раннимъ утромъ! Лѣнтяи, которые спятъ до восьми-девяти часовъ, теряютъ прекраснѣйшую часть дня, только мы, встающіе спозаранку, дѣйствительно наслаждаемся природой) я отказался отъ попытокъ уснуть и отправился помыться въ уборную, на концѣ вагона.
Довольно затруднительно умываться въ такой крошечной комнаткѣ, тѣмъ болѣе, что вагонъ встряхиваетъ, и когда вы засунете руки и полголовы въ умывальную чашку, — стѣны уборной, полочка для мыла, кранъ и другіе лукавые предметы пользуются вашимъ безпомощнымъ положеніемъ и толкаютъ васъ изо всѣхъ силъ, — когда же вы пытаетесь уклониться отъ нихъ, дверь отворяется и хлопаетъ васъ сзади.
Какъ бы то ни было, мнѣ удалось наконецъ, если не вымыться, то вымочить себя съ ногъ до головы. Затѣмъ я сталъ искать полотенца. Разумѣется его не оказалось. Въ этомъ-то и штука. Идея желѣзнодорожнаго начальства заставить пассажира умыться, соблазнивъ его мыломъ, тазомъ и водой, а затѣмъ объявить ему, что утираться нечѣмъ.
Таковы здѣшнія понятія объ остроуміи.
Я подумалъ было о носовыхъ платкахъ въ моемъ чемоданѣ, но чтобы добраться до него, приходилось идти черезъ дамское отдѣленіе, а я былъ въ весьма утреннемъ костюмѣ.
И такъ я утерся газетой, которая случилась у меня въ карманѣ, и пренеудобная же это вещь для утиранья, доложу вамъ!
Вернувшись на мѣсто, я разбудилъ Б., уговорилъ его сходить помыться, и прислушиваясь въ отдаленнымъ звукамъ его междометій, долетѣвшимъ до меня, когда онъ, подобно мнѣ, убѣдился, что утираться нечѣмъ — забылъ о собственной неудачѣ.
Ахъ! какъ справедливо говорятъ добрые люди, что думая о чужихъ страданіяхъ, мы забываемъ о своихъ!
За пятьдесятъ миль до Мюнхена мѣстность становится плоской, гладкой и повидимому крайне безплодной, такъ что и смотрѣть не на что. Путешественникъ сидитъ, устремивъ глаза вдаль, и ждетъ не дождется, когда же наконецъ покажется городъ. Но онъ расположенъ въ низинѣ и всячески старается укрыться отъ взоровъ путешественника, такъ что тотъ замѣчаетъ его только очутившись уже почти на улицѣ.
Конецъ воскресенья 25-го
Въ Мюнхенѣ мы оставили багажъ на станціи и отправились на поиски завтрака. Разумѣется, въ восемь часовъ утра большіе рестораны оказались запертыми, но въ концѣ концовъ намъ все-таки удалось найти въ одномъ саду ресторанчикъ, изъ котораго доносился пріятный запахъ кофе и жаренаго лука. Мы вошли въ садъ, усѣлись за столикомъ, и подозвавъ человѣка, потребовали завтракъ.
Заказывалъ я. Я хотѣлъ воспользоваться этимъ случаемъ для практики въ нѣмецкомъ языкѣ. Въ качествѣ существеннаго блюда я заказалъ кофе съ булками. Эта часть сошла сравнительно легко. Я такъ напрактивовался за послѣдніе два дня, что могъ бы заказать кофе съ булками на сорокъ персонъ. Затѣмъ я сталъ придумывать что-нибудь повкуснѣе и потребовалъ зеленый салатъ. Лакей подумалъ было, что я желаю капусты, но въ концѣ концовъ понялъ въ чемъ дѣло.
Ободренный этимъ успѣхомъ, я расхрабрился и заказалъ яичницу.
— Закажите «Savoury», — замѣтилъ Б., — а то онъ принесетъ намъ кашицу съ вареньемъ и шеколаднымъ кремомъ. Вы знаете нѣмецкую стряпню.
— А, да! — отвѣчалъ я. — Конечно. Да. Такъ вотъ… Какъ по нѣмецки «Savoury»?
— «Savoury»? — промычалъ Б. — О!.. А!.. гмъ!.. Чортъ меня дери, если я знаю. Хоть убей не припомню!
Я тоже не могъ припомнить. Дѣло въ томъ, что я не зналъ никогда. Попробовали заказать по французски:
— Une omelette aux fines herbes.
Лакей повидимому не понялъ. Тогда мы обратились къ англійскому языку. Мы повторяли несчастное слово «Savoury» на всѣ лады, съ такими жалобными, плачевными, нечеловѣческими интонаціями, что казалось должны бы были растрогать сердце дикаря. Но стоическій тевтонъ оставался непоколебимъ. Мы рѣшились прибѣгнуть къ пантомимѣ.
Пантомима по отношенію къ языку, тоже что мармеладъ по отношенію къ маслу — «превосходный (при случаѣ) субститутъ». Но ея значеніе для передачи мыслей весьма ограниченно. По крайней мѣрѣ въ практической жизни. Въ балетѣ другое дѣло, — не знаю, найдется ли что нибудь, чего нельзя объяснить пантомимой въ балетѣ. Я самъ однажды былъ свидѣтелемъ, какъ мужчина-танцоръ легкимъ движеніемъ лѣвой ноги, сопровождавшимся звуками барабана, объяснилъ première danseuse, что женщина, которую она считала своей матерью, на самомъ дѣлѣ только ея тетка съ мужней стороны. Но нужно имѣть въ виду, что première danseuse дама съ необыкновеннымъ, единственнымъ въ своемъ родѣ, даромъ сообразительности. Première danseuse понимаетъ какъ нельзя яснѣе, что хочетъ сказать человѣкъ, повернувшись сорокъ семь разъ на одной ногѣ, и ставши затѣмъ на голову. А иностранецъ среднихъ способностей по всей вѣроятности понялъ бы его совершенно превратно.
Одинъ мой пріятель, путешествуя въ Пиринеяхъ, попытался однажды выразить пантомимой благодарность. Онъ пріѣхалъ поздно вечеромъ въ маленькую гостинницу, хозяева которой приняли его крайне радушно, поставили передъ нимъ лучшія блюда, и накормили его до отвалу (онъ очень проголодался).
Они были такъ любезны и внимательны, кушанья оказались такими вкусными, что, послѣ ужина, онъ захотѣлъ во чтобы то ни стало поблагодарить хозяевъ и растолковать имъ, какъ чудесно они его накормили и ублаготворили.
Онъ не могъ объясниться на словахъ. Онъ зналъ испанскій языкъ лишь настолько, чтобы спросить что потребуется, да и то при весьма ограниченныхъ потребностяхъ, — но еще не умѣлъ выражать на немъ какія либо чувства и эмоціи. Итакъ онъ рѣшился прибѣгнуть въ мимикѣ. Онъ всталъ, указалъ на пустой столъ, гдѣ стоялъ передъ этимъ ужинъ, затѣмъ разинулъ ротъ и показалъ пальцемъ на горло. Потомъ потрепалъ себя по той части организма, куда, по словамъ ученыхъ, отправляется ужинъ, и улыбнулся.
Странная у него улыбка, — у моего пріятеля. Самъ онъ увѣренъ, что въ ней есть нѣчто плѣнительное, хотя съ оттѣнкомъ горечи. У нихъ въ семьѣ улыбкою стращаютъ дѣтей.
Хозяева были удивлены его поведеніемъ. Они бросали на него тревожные взгляды, а потомъ собрались въ кучку и стали перешептываться.
— Очевидно мое объясненіе недостаточно выразительно для этихъ простодушныхъ поселянъ, — подумалъ мой пріятель. Тутъ нужны болѣе энергическіе жесты.
