Кирилл Станюкович - Тропою архаров
Следующая наша ночевка была уже в высокогорьях, выше верхней границы леса. В это весеннее время цвели купальницы, и высокогорные луга горели ярко-желтым цветом. Среди лугов по склонам гор широкими пятнами темной зелени выделялись куртины стелющейся арчи. Здесь, между кустами арчи, среди ярко цветущих купальниц стояли наши палатки.
На этой стоянке дважды прославился наш зоолог Сашка. Он с утра «ушел за фауной». Так почему-то всегда говорили наши зоологи, когда уходили на охоту. Так вот, ушел Сашка и встретил фауну – дикую козу. Он выстрелил по этой фауне, не взведя курка. Обиженная фауна не стала ждать, убежала!
Но всего интереснее то, что Сашка пришел, рассказал нам всем об этом, послушал, как мы смеемся по этому случаю, обиделся и опять ушел за фауной.
Вернулся он только к вечеру и долго молчал. Но не выдержал и рассказал нам еще более интересную историю. Оказывается, он и вечером умудрился повторить свой трюк, на этот раз несколько видоизменив его. На этот раз, встретив дикую козу, он стрелял уже из незаряженного ружья.
– Дело в том,- сообщил он мне доверительно,- что, видимо, я методически не продумал, не подготовил все, что нужно, от этого у меня и неудача. Нужно все методически продумать.
На следующий день, миновав пояс низких, густых кобрезиевых лугов, покрывавших жесткой щеткой все склоны, мы дошли до морен. По морене поднялись на ледник Заукучак и, пробивая узкую дорожку по снегу, покрывавшему ледник, поднялись на перевал. Нам было легко это сделать – мы шли с раннего утра, и над нами было безоблачное небо, а воздух был неподвижен. Не всем так везло, как нам.
Давно, еще до революции, большой караван, застигнутый на этом перевале бураном, почти полностью погиб. Люди были похоронены, но трупы лошадей, верблюдов, ишаков и баранов все еще постепенно вытаивают из снега и льда летом.
Мне даже почудилось, что рядом с трупом вмерзшей в ледник лошади я вижу скорченную фигуру замерзшего человека. Я не подошел ближе, чтобы удостовериться в этом, да может быть мне просто показалось. Мне стало немного жутко, и я думал: как не повезло этим людям, как бились они в снегу, как постепенно теряли силы, как засыпали, привалившись к своим лошадям и верблюдам, чтобы уже никогда не проснуться.
Контраст между северными и южными склонами Терскей-Алатау поразителен. На этих южных склонах мы не увидели ни богатых высокогорных лугов, ни еловых лесов. Да и склоны самого хребта быстро переходили в ровное, слабо всхолмленное высокогорное плато. Это были знаменитые сырты.
Ровные и на первый взгляд безжизненные сырты, лежащие перед нами, уходили далеко к западу и востоку. Блестели разбросанные здесь и там небольшие озера и медленно текущие меандрирующие ручьи и реки, темнели огромные вросшие в землю валуны.
И по этой безжизненной равнине со страшной силой несся ветер. Он встретил нас на спуске с перевала, провожал целый день, пока мы шли по плато до высокогорной тяньшанской обсерватории, дул весь следующий день, и следующую неделю, и все лето, которое мы провели здесь.
Ветер, непрерывный ветер,- вот самое яркое впечатление, которое оставляют сырты Центрального Тянь-Шаня. Ветер, который не дает писать, трепля листы записной книжки, рвет гербарную бумагу, тушит спичку, от которой вы хотите прикурить, уносит решительно все, что не привязано или не придавлено камнем,-бумагу, папиросы, фуражку, даже консервную банку, если ее опорожнили.
Ветер не только мешает работать, он мешает думать. Он, кажется, выдувает мысли из головы, и от него страшно устаешь к концу дня.
Посредине этого плато, у подножия небольшого склона, стоит невысокое здание. Это высокогорная тяньшанская обсерватория; сзади уступ защищает ее от ветра, впереди – ледники и белые гребни хребта Акширяк. А кругом, вправо и влево, широкие, чуть всхолмленные равнины сыртов.
Здесь, в обсерватории, мы и обосновались на все лето. Отсюда мы делали то близкие, то далекие вылазки. В одной из Комнат обсерватории мы обрабатывали свои сборы, перекладывали и сушили растения, препарировали шкурки птиц, переписывали дневники и проявляли пластинки. Здесь обсуждались результаты наших вылазок и продумывались планы дальнейшей работы. Сюда мы возвращались отдохнуть. Здесь мы ели и спали, веселились и ругались. Здесь мы и жили и работали. В нашей комнате было тесно, в ней было свалено все снаряжение, а на окне стоял граммофон. Это был довольно-таки почтенный товарищ, он прожил, видимо, бурную трудовую жизнь и надеялся, что, оставшись без пружин, обретет здесь покой. Не тут-то было – искусные сотрудники метеостанции не дали ему отдохнуть. Они вертят его диск пальцем, и из его надтреснутой мембраны с хрипом и воем вылетают то дрожащие марши лейб-гвардейских полков, то лихие звуки матчиша – самого модного танца в 1907 году.
За окном расстилались сырты, упирающиеся в морены; за холмами морен начинались ледники и фирны Акширяка.
Суровый холодный ледниковый пейзаж, а над ним поднимал свою белую пологую вершину пик Киргизского Совнаркома. Он был все лето перед нами, это пик, белый с висячими снеговыми флагами по гребню, с взмытой в небо волнообразной вершиной, по обе стороны которой лежали ледники. Он все лето был перед нами, манил и звал, и нет ничего удивительного, что мы к осени не выдержали и полезли на него.
Странный, непередаваемо своеобразный мир окружал нас на сыртах. Все, решительно все тут было сурово, необычно. Здесь, на высоте 3600-3800 метров, климат суровее, чем на Памире, или, скажем, на Новой Земле. Цветки водяных лютиков здесь каждое утро вмерзали в лед, каждую ночь образующийся на поверхности озерков. Летом выпадал снег.
Но накал солнца очень велик, слой атмосферы тонок, солнечные лучи легче пробивают ее и хорошо нагревают поверхность земли. Поэтому на сыртах вся жизнь и сосредоточена вдоль поверхностного слоя почвы. Листья растений обычно распластаны по земле; корни располагаются в почве также недалеко от ее поверхности. Уже на глубине не свыше метра лежит вечная мерзлота, а в некоторых местах и подземные льды.
Погода на сыртах крайне переменчива – только что светило солнце и было так тепло, что мы ходили в одних рубашках, через минуту нашла туча, пошел снег и мы мерзнем в полушубках.
Например, в один из дней июля наблюдался ночью заморозок, крупа и сильный ветер; 8 часов утра – ясно, тихо, тепло; 10 часов – сильный ветер, облачно, густой снег выпал на три сантиметра; 11 часов 30 минут – ясно, тихо, снег тает; 16 часов-снежный буран, туман, полная потеря видимости; 19 часов – тихо, облачно; ночью – ясно, ветер.
С погодой связана и вся жизнь на сыртах. Когда дует ветер и холодно, все замирает, не слышно пения птиц, не видно насекомых, исчезают мыши-полевки, сурки. Бабочки и мухи сидят неподвижно, их без труда в это время можно брать руками. Ветер, как перекати-поле, катит по земле окоченелых комаров-долгоножек, которые тщетно пытаются вяло движущимися ножками уцепиться за что-нибудь. Ветер треплет и несет почти неподвижных бабочек.
