Юрий Долетов - Страна «гирин герен»
В пастухи, точнее, в подпаски Шеху определили в семь лет — у боророджи заведено приобщать детей к труду сызмала, — и первое время он ходил за семейным стадом с отцом. Иначе и быть не могло. Это на первый взгляд пастушеское дело в Африке кажется простым. Уход за стадом — целая наука, уходящая корнями в глубь веков. Пастух обязан разбираться в пастбищах, всевозможных травах, приметах. Он должен обладать выносливостью марафонца и навыками следопыта. По едва уловимым ориентирам — складкам местности, разрозненным купам деревьев, а то и просто по солнцу — безошибочно выводить зебу и коз к водопою и хорошему выпасу.
Боророджи не делают загонов для скота: ведь стадо все время в движении, все время на ходу. За ним нужен постоянный пригляд. Прозеваешь, зебу и козы в поисках корма, особенно в сухой сезон, разбредутся — за день не соберешь. Единственный выход — установить со стадом с помощью жестов и звуковых сигналов незримую связь, подчинить, где лаской, где и посохом, зебу и коз своей воле. Целые месяцы Длится эта своеобразная дрессировка животных. Случается, пастух уводит стадо подальше от колодца или реки, а потом, зазывая его игрой на алгайте, ведет к водопою. Едва дав смочить губы, снова гонит в саванну, оттуда — опять к воде. И так — бессчетное число раз. Бывает и по-другому: пастух гоняет зебу и коз до изнеможения, потом приносит обессиленным животным охапки травы, кормит, ласково разговаривает, приучая к пониманию своей речи. Жестоко. Но эта жестокость, считают боророджи, оправдана всем укладом их суровой жизни.
Начали мы с Шеху считать, выходило, человеку, чтобы стать шофером, гораздо меньше приходится ломать голову. Права на вождение автомобиля можно получить после шестимесячного обучения на курсах шоферов. Пастушеские секреты постигаются не так быстро. Лишь через два года пребывания в подпасках отец вручил Шеху отполированный посох — своеобразный сертификат, дающий право быть пастухом.
Выбрав момент, когда Шеху приумолк, я показал ему захваченную с собой сафьяновую обложку.
Подросток раскрыл ее, как книгу:
— Видел такие! Наши маджеми — дубильщики делают.
— Ошибаешься! Марокканского ремесленника работа, есть такая страна Марокко. Потому и кожа так называется — «мэрокоу», — возразил я.
— Мне-то уж не говорите. У любого маджеми в том же Сокото — город тут неподалеку — этого «мэрокоу» сколько угодно (сам того не ведая, пастух подсказал мне очередное место поисков). И знаете, из чего ее делают? — Шеху повернулся к бушу, оперся на свой посох. — Кумба! Дадо! — позвал он.
К нам подбежали две козочки с колючками на шерсти, заблеяли, выпрашивая подачку, шаловливо затыкали своими острыми рожками в ноги пастуха.
— Вот она, «марокканская кожа»! — горделиво произнес Шеху.
Кумба и Дадо совсем не походили на наших коз средней полосы — белых, черно-пестрых. Короткая шерсть у них была бурой, словно их кунали в чан с отваром из луковичной шелухи.
— Эти замарашки? Кожа да кости!
— Пусть гак… кости. Зато кожа у наших коз не хуже, чем у носорога: хоть и тонкая, но прочная. Хороший козел стоит дороже большого биджими — быка. Козы этой породы называются… — неожиданно Шеху умолк, поднес к губам алгайту.
Саванна по-прежнему стрекотала, насвистывала, шелестела. В этой разноголосице звуков я не улавливал ничего тревожного. Шеху, наоборот, еще больше насторожился, вытягивая, как кобра, худую шею.
И тут из-за гребня холма вышли подросток с посохом, свирелью, в такой же, как у Шеху, одежде и следом за ним худощавый молодой африканец в легком потертом костюме с небольшой кожаной сумкой в правой руке.
Сосед пожаловал! — заулыбался Шеху, опустив алгайту.
Сосед Шеху — Дико, как я и предположил, тоже был пастух, а его спутник Ангулу Фари оказался важным, по местным понятиям, лицом — разъездным ветеринаром. Ангулу Фари нет еще и тридцати. Он окончил факультет животноводства университета в городе Зариа, год проработал в министерстве сельского хозяйства штата Сокото. Но дал о себе знать «зов крови» (предки Ангулу Фари были боророджи, а родители перебрались в город), и он взялся помогать кочевникам уберегать скот от болезней, неделями отмеряя десятки миль по саванне.
Из Шеху, видимо, получился хороший пастух: осмотр стада закончился быстро, а его результатами, судя по приятному разговору, остались довольны и хозяин, и ветеринар. Они подошли к валуну, где был я. Ангулу Фари присел рядом.
— Ты так и не сказал, как называются ваши козы, — напомнил я Шеху.
— Коз этой породы называют «красный сокото», — ответил за него Фари. Не иначе, пастух уже передал ему содержание нашего разговора. — Откуда они взялись, пока неизвестно. Предполагают, что привели с собой фульбе. Важно, пожалуй, другое. Порода эта прижилась в основном тут, в Северо-Западной Нигерии. Люди издавна подметили, что только выделанная кожа из «красных сокото» и только из этих мест получается самого высшего качества. Пробовали «красных сокото» разводить в соседних провинциях Нигерии и даже в других странах, где климат помягче: нет пятидесятиградусной жары, харматтана, пыльных бурь, где в достатке трава, вода. Козы прижились, расплодились, но вот кожа у них не та, с местной не идет ни в какое сравнение. Наверное, все дело в здешних условиях — сухой в общем-то климат, своеобразный травостой, наличие в траве и воде определенных микроэлементов…
Выяснив, что мне надо попасть в Сокото, Ангулу Фари попросился в попутчики: ему необходимо было побывать в министерстве. Я охотно согласился. Вдвоем веселей коротать дорогу, да и новый человек что-нибудь расскажет.
Мы проезжали километр за километром, и всюду простиралась слегка всхолмленная, пугающая своей глубиной саванна. Изредка вдали кружились одинокие акации, рощицы деревьев, казавшиеся островками в безбрежном зеленом море. В саванне паслись стада, горбились, как копны сена на лугу, хижины кочевников.
Много у вас в Нигерии «красных сокото»? — спросил я.
Порядочно! В одном только штате Сокото миллиона два, и все на попечении подростков.
Вот уж кому достается. Нелегкая ноша на слабых юношеских плечах, — сказал я, вспомнив Шеху и его соседа-пастушка.
— Слабых? Видели бы вы, как эти подростки, отнюдь не могучего сложения, с биджими управляются…
Раз в год, перед началом сухого сезона, прежде чем откочевать в долины рек, боророджи собираются родовыми кланами на свой праздник. Все, от мала до велика, наряжаются в традиционные одежды. Каждая семья не скупится — готовит мясные блюда. С утра до вечера в стойбище звучит музыка, не прекращаются танцы. На этих же праздниках парни выбирают себе невест (у кочевников-скотоводов браки разрешены только внутри своего клана). И все же главное событие гаута увасан — игры молодежи, чем-то напоминающие родео, во время которых юноши показывают свою силу и ловкость. Гаута увасан устраиваются на небольшой площадке, размером с волейбольную, ничем не огороженной. На нее выводят матерого быка с крутыми рогами, спутывают ему веревками передние и задние ноги. Концы веревок метрах в пяти-шести от зебу крепко держат мужчины, не давая ему сдвинуться с места. Затем на площадку выходит старый пастух и предлагает подросткам вступить в единоборство с быком. Смельчак, как правило, находится. Он становится перед зебу на колени в пределах досягаемости грозных рогов и начинает дразнить его щипками за ноздри. Бык, не привыкший к такому обхождению, взъяривается и пытается поддеть обидчика на рога-ятаганы. Но это не удается: пастушок, изгибая туловище во все стороны, увертывается, да и мужчины начеку — не позволяют животному передвигаться. Доведя зебу до белого каления, подросток забегает сбоку, вскакивает на шею, хватается за рога. Разом отпускаются веревки, и тут-то начинается захватывающее дух зрелище.
