Жозеф Рони-старший - Айронкестль
— Нет ничего менее похожего на ночь в Турене, — сказал он. — И, однако, эта ночь напоминает мне именно одну туренскую ночь, ночь на берегу Луары, у замка Шамбор. Только та была успокаивающая, а эта страшная.
— Почему страшная? — спросила Мюриэль.
— Здесь все ночи страшные. В этом — мрачное обаяние природы.
— Это правда! — прошептала девушка, содрогнувшись при воспоминании о кольцах питона. — Но я думаю, мы еще пожалеем об этих ночах.
— Глубоко пожалеем! Здесь пред нами раскрылась новая жизнь! И какая могучая!
— Мы видели Начало, о котором говорит Библия.
Он склонил голову, зная, что ни одним словом нельзя оскорбить верований Мюриэль, впитанных ею от поколений веровавших женщин и мужчин. Как и Гертон, она жила двумя разными жизнями: в одной была ее вера, никогда не затрагиваемая разумом, в другой — свершался земной жребий, и здесь она думала свободно, примеряясь к обстоятельствам.
— А кроме того, — с некоторой робостью продолжал он, — здесь сияла вокруг нас ваша красота. А большей сладости не может быть! С вами, Мюриэль, мы всегда оставались в том мире, где господствуют люди… с вами наши палатки-жилища, наши вечерние огни — домашний очаг. Вы — символ самого прекрасного и радостного в человеке! Вы — наша лучшая надежда и предмет нежнейшей нашей тревоги.
Она слушала его с любопытством и легким вниманием, чувствуя себя любимой. Но хотя сердце ее было смущено, она еще не знала, предпочла ли бы она Филиппа всем другим мужчинам, и она осторожно выбирала слова.
— Не нужно преувеличивать, — сказала она. — Я не такое сокровище… И чаще всего я не утешение, а обуза.
— Я не преувеличиваю, Мюриэль. Даже если бы вы не были столь прекрасной, и тогда было бы несравненной милостью видеть вас в нашей среде, так далеко от нашей светлой родины!
— Ну, для одного вечера довольно много обо мне сказано, — прошептала она. — Лучше взгляните, как очаровательно дрожат звезды на ряби озера.
Она стала напевать: Twinkle, twinkle, little star. Oh, I wonder, what — you are! (Мигай, мигай, маленькая звездочка. О, что ты такое!) — Я вижу себя маленькой девочкой, тоже у озера, вечером, в родной стране, и кто-то около меня напевает эту песенку…
Вдруг она остановилась, обернулась, и оба увидели пробиравшегося ползком мимо костров и бросившегося в озеро Коренастого.
— Это один из наших пленников! — воскликнул Филипп.
Курам, два негра и сэр Джордж уже бежали вдогонку.
Они остановились, устремив глаза на водную равнину.
Там копошились пресмыкающиеся, гады, рыбы, но ни одной человеческой фигуры не было видно.
— Лодки! — приказал Гертон.
В одну минуту разборные лодки были готовы, и два отряда, одетые в свои доспехи, двинулись по озеру. Но все поиски были напрасны: пленник или скрылся, или утонул.
Было непонятно, каким путем Коренастый бежал, так как он был связан, и палатка с пленными бдительно охранялась двумя часовыми.
— Видите, господин! — сказал Курам по возвращении лодок.
— Вижу, — печально ответил Айронкестль, — что ты был прав: этот Коренастый оказался хитрее нас.
— Не только он, господин. Его освободило их племя.
— Племя? — насмешливо воскликнул Гютри.
— Племя, господин. Оно доставило орудие, чтобы разрезать веревки… и, может быть, жгучую воду.
— Что это за жгучая вода? — спросил с тревогой Гертон.
— Это вода, которая выходит из земли, господин… Она жжет траву, деревья, шерсть и кожу. Если Коренастые налили этой воды в углубление какого-нибудь камня, она могла помочь пленному.
— Посмотрим!
Но пол палатки не обнаружил никаких следов какого-либо едкого вещества.
— Курам любит рассказывать басни! — проворчал Гютри.
— Нет, — сказал сэр Джордж, — вот здесь обрывок веревки, явно обгорелый.
— Нет! — отрицательно покачал головой Гертон, продолжавший осматривать кусок веревки. — Это сожжено не огнем.
— Тогда почему же они так медлили воспользоваться этой проклятой жидкостью?
— Потому что жгучую воду нелегко достать, господин, — ответил Курам, слышавший вопрос. — Можно идти целые недели и даже месяцы, и не встретить ее.
— Напрасно мы не взяли с собой собак, — заметил Филипп.
— Тогда нужно было бы ждать, пока их доставят с Антильских островов или из Вера-Крус, а у нас не было времени.
— Выдрессируем шакалов, — полушутя-полусерьезно предложил Гютри.
— Я предпочел бы довериться горилле, — возразил Айронкестль. — Коренастых она особенно ненавидит.
— Это правда, господин, — вмешался Курам. — Бессловесный человек — враг Коренастых.
— А ты считаешь, что его можно выдрессировать?
— Тебе можно, господин, но только одному тебе!
Гертон принялся за дрессировку гориллы. В первые дни, казалось, ничто не могло пробить гранитный череп. Когда гориллу сводили с Коренастыми, ее охватывало сильное возбуждение, от которого она вся дрожала; расширившиеся зеленоватые глаза метали молнии и выражали свирепую ярость. Но несколько дней спустя что-то как бы вспыхнуло в сознании животного, подобно внезапно распускающимся тропическим цветам. А еще некоторое время спустя животное, казалось, окончательно поняло, что оно должно следить за пленными.
Оно садилось на корточки перед их палаткой, обнюхивало, осматривалось кругом. И вот однажды Курам подошел к сидящему у огня Гертону и сказал:
— Господин, бессловесный человек почуял Коренастых. Они близко.
— Все на местах?
— Да, господин. Но нападения нечего бояться.
— Так чего же еще?
— Не знаю. Нужно следить за припасами, за пленными и за землей.
— За землей? Почему?
— Коренастые знают пещеры, вырытые их предками…
Гертон понял, что хотел сказать негр, и, погрузившись в свои мысли, направился к горилле. Та была страшно возбуждена, прислушивалась и принюхивалась, шерсть на макушке ее черепа вздымалась.
— Ну, как дела, Сильвиус?
Гертон приласкал животное. Сильвиус ответил неопределенным движением, намеком на ласку, и глухо зарычал.
— Ступай, Сильвиус!
Животное направилось к западному концу лагеря.
Здесь его возбуждение достигло высшей степени и, присев на корточки, оно принялось рыть землю.
— Вы видите, господин, — сказал подошедший Курам. — Коренастые в земле.
— Так, значит, наш лагерь расположен над пещерой?
— Да, господин.
Гертон оставался в нерешительности и тревоге. Курам лег, приложив ухо к земле.
— Они там! — сказал он.
Ворчание Сильвиуса, казалось, подтверждало эти слова.
Крик ужаса вдруг прорезал тьму. Кричала женщина, и этот крик заставил затрепетать Гертона.
