Герман Волков - Вексель Билибина
Пароход шел левым бортом к северным берегам. То темно-серые, то желтые и буро-красноватые, они обрывались к морю и, медленно разворачиваясь широкой панорамой, проплывали мимо. За ними зеленели, курчавясь кустарниками, невысокие сопки с голыми каменистыми вершинами. За сопками синели горы повыше. А дальше голубели и белели вершины других гор. И не было этим сопкам и горам, уходящим вдаль, как огромные накаты волн, конца и края.
Вечером третьего июля 1928 года «Дайбоши-Мару» бросил якорь на Ольском рейде Тауйской губы, в двух милях от берега. В тишине якорные цепи пронзительно заскрежетали и громко плюхнулись в воду. С тревожными криками взметнулись чайки.
Огромное алое солнце погружалось в море. Небо розовело, море краснело, и червонным золотом отливали берега…
Когда подходили к рейду, то видели широкую долину. На западе ее курчавились ольхой крутые сопки, на востоке белели снежники гор, а в центре блеснули и погасли окна разбросанных там и сям домиков, сверкнули серебром купола двуглавой церкви.
Наступила белая ночь. Но как она не была похожа на хорошо знакомую ленинградскую белую ночь!
Здесь все чудилось каким-то странным и призрачным.
Солнце уже скрылось, а его отблески все, еще светились и, блуждая, мерцали на небе, по воде, по берегам. Эти отблески, серебристые, дымчато-голубые, розоватые и золотистые, переливались, словно перламутр. Эти отблески непонятно почему теснили и беспокоили душу. Никто не хотел спать. Все стояли на палубе и молчали, а если кто заговаривал, то почему-то шепотом, словно боясь нарушить тишину и спугнуть странные отблески. В эту ночь, наверное, не спали ни звери, ни птицы. Молчаливо и в одиночку летали чайки, отражаясь в стылой воде каждым перышком. Высовывались из воды круглоглазые, усатые, похожие на чертей нерпы и снова прятались. Сизо-черные вороны важно и степенно расхаживали по отмели и что-то поклевывали, как будто кланялись…
— Ну как, Митя? — затаенным шепотом спросил Валентин.
Призрачная белая ночь заворожила Цареградского. Ему хотелось читать какие-то необычные стихи или взять заветные краски… Но ни красками, ни тем более фотоаппаратом не передашь эту красоту. Ее можно только запомнить на всю жизнь, и Валентин верил, что эта ночь никогда не забудется.
— Ну как, Митя? — чуть громче повторил он.
С напускной небрежностью Митя ответил:
— Звезд не видно. А мне нужны звезды. Судя по лоции, мы находимся на одной параллели с нашим Ленинградом, но это надо еще уточнить…
Юрий Александрович в эту ночь тоже был готов сочинять стихи и любовался тем, как на его главах переодевались, словно красавицы, сопки и горы: зеленый бархат меняли на золотую парчу, на голубую и розовую вуаль. Видел Билибин и как ночь играет перламутром. Но думал о другом.
Был отлив. Морское дно обнажилось почти на целую милю. Выгрузка откладывалась до утра, до полной воды. Местные кунгасы, огромные, с высокими бортами, сейчас сидели на мели, накренившись на бок, обсыхали…
В Охотском море — самые высокие в мире приливы и самые низкие отливы. И трудно было поверить, что через шесть-семь часов море вернется к своим берегам и поднимет эти огромные кунгасы и они свободно и послушно поплывут… И тогда начнется разгрузка парохода. Ждать нужно шесть-семь часов. Но когда дождешься полной воды, то эта же вода затопит мелкие лагуны, что отделяют косы, или, по-местному, кошки, от матерого берега, и тогда, чтоб пройти с кошки на берег, где расположилось селение Ола, придется ждать полного отлива — еще шесть-семь часов…
Тут не стихи читать, а ругаться… Билибин, громыхая сапогами, пошел к капитану, поднял его с постели и, обещая хорошо заплатить, попросил спустить шлюпку. Вместе с собой он взял Раковского и Седалищева.
Часть вторая
ВЕЛИКОЕ СИДЕНИЕ
ОЛЬСКАЯ ХРОНИКА
Старый тунгус сказывал:
«Давно, давно орочи, оленные люди, жили в верхнем мире, в горной тайге, где мать-земля мягким мхом расстилалась, где рос корень жизни — ягель… Где ягель — там олени. Где олени — там и оленные люди. Так они жили, и много оленей у них было — полная долина.
По однажды, в долгую зимнюю ночь, вспыхнули шесть радуг, погасили звезды, и запылали багровые сполохи. Они охватили все небо и оранжевыми столбами взметнулись вверх. А потом зелеными шелковыми лентами стали извиваться по черному как сажа небосводу.
Невиданное сияние испугало оленных людей. Они жались друг к другу, перешептывались. Шаманы изрекали: шесть радуг — знамение Эвоена — бога и праотца орочей, сполохи — его лицо в гневе, зеленые ленты — его волосы… И пророчили шаманы всякие беды. И собаки, как шаманы, страшно выли. Лишь олени спокойно доставали из-под снега ягель.
А когда сияние погасло, с полуночной стороны налетел сильный и холодный ветер. Вокруг все зашумело, завихрилось и закружилось в бешеной снежной пляске. Пурга разметала чумы. Пурга погнала оленей на полуденную сторону. Туда же, гонимые ветром, побрели люди и собаки.
Много дней и ночей шли они. Изнемогали, падали, поднимались… Поднимались не все — только сильные…
Разбрелись и потерялись в пурге олени. Лишь собаки да люди остались. Безоленные, голодные, измученные, собрались умирать люди. Но тут пурга улеглась, и увидели они с гор, в полуденной стороне, другой — нижний мир.
В этом мире была весна: зеленела широкая долина, быстрая река бежала по ней в море. А море было большое и синее, как небо.
И еще увидели люди: река от моря до самых гор бурлит и кишит рыбой. Рыба шла вверх, на нерест, так густо, что вытесняла одна другую на берег, в кровь разбивалась о прибрежные камни… Голодные люди бросились в нижний мир с радостными криками: «Олра!», что по-орочельски — «рыба». Олра спасла людей от смерти.
Здесь, в нижнем мире, на берегах реки и моря люди построили из лиственничных жердей чумы, покрыли их корьем и землей… Рыбы вдоволь запасли и для себя и для собак. Другой пищи не знали».
Так оленные люди, орочи, бродячие тунгусы, потеряв оленей отказались от вольного кочевья и осели в устье реки у моря, — стали морскими людьми, ламутами, сидячими тунгусами. А все они — и орочи, и ламуты — эвены, от одного праотца Эвоена. А реку так и назвали Олрой. Русские люди перекрестили ее в Олу.
Царевы служилые люди Олу знали давно, но почему-то долго обходили стороной, может, потому, что взять было нечего с ольских тунгусов. На закате, в трех собачьих перегонах от Олы, русские поставили Тауйскую крепостицу, на восходе срубили Ямское зимовье, а на Оле долго ничего не строили. Только лишь в прошлом веке учредило уездное начальство Ольский стан и нарядило сюда служилого казака Иннокентия Тюшева. Был он в службе старателен, за многолетнее усердие медалями обвешан и до зауряд-хорунжего дослужился.
