Владимир Обручев - В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя)
Я достал револьвер, который Лобсын засунул за пазуху. Стрелять я выучил его давно, и, сопровождая караваны, он всегда имел револьвер с собой на всякий случай.
— Ну, будь здоров, Фома! Если не к вечеру сегодня, то утром завтра вернусь беспременно. Воры ещё недалеко, и я скоро догоню их.
Он привёл собаку к дереву и показал ей следы конокрадов, очевидно монголов, судя по острому углублению от каблука и отсутствию следа от задранного вверх носка монгольских сапог. Собака взвизгнула и побежала по следу. Лобсын вскочил на коня и умчался за ней. Я смотрел, как он ворвался в чащу тальника по узкой тропе и исчез. Было уже совсем светло, грозовая туча ушла на юг, вершину дерева осветило восходившее солнце. Лёгкий порыв ветра встряхнул листву и обдал меня обильными каплями воды, что было неприятно, так как я стоял в одной рубашке и кальсонах, как выскочил из палатки.
«Вот неожиданная днёвка! — подумал я. — Спать уже не хочется, оденусь, разведу огонь и буду чаевать не торопясь». Набрал хворосту, который намок и не скоро загорелся. Позавтракал, потом от нечего делать пересмотрел наш запас провизии, сёдла и сбрую, кое-что починил; разложил потники проветрить на траве, немного подмокшие сухари рассыпал на мешке для просушки; отвязал обрезанные поводки от дерева, из чётырех сделал два и достал ещё два, бывших в запасе. Палатку пригрело и высушило поднявшееся уже высоко солнце. Так прошло несколько часов. Захотелось есть, опять развёл огонь, повесил котелок, чтобы разварить вяленое мясо. Сижу возле него и вижу, — с востока едут два монгола, очевидно заметили дымок и палатку.
Обменялись приветствиями. Они спросили, куда и по каким делам еду. Я сказал, что еду в Кобдо по торговому делу.
— Ты что же, один и пеший? — удивились.
— Двое моих спутников поехали купить барана. Далеко ли отсюда до каких-нибудь юрт? — спрашиваю.
— Полчаса хорошей езды будет, — ответили, — ближе зимовок нет. Не угостишь ли чаем, мы с утра из дому.
Вижу, хотят погостить, и пригласил их.
Они спешились, привязали коней. Котелок у меня кипел, но вместо мяса я настрогал кирпичного чая, заварил, принес и развернул мешочек с сухарями. Они присели у костра, вынули из-за пазухи деревянные плоские чашки, без которых монгол даже к близкому соседу не поедет. Закурили свои маленькие медные трубки, предложили мне затянуться. Я сказал, что не курю. Огонёк у меня был вблизи палатки, а полы последней раскинуты, так что хорошо видно, какие вещи в палатке лежат. Замечаю, что гости очень внимательно поглядывают туда. «Не захотят ли они меня ограбить, — думаю, — я один, их двое, у каждого у пояса острый нож в ножнах подвешен, как всегда у монголов в дороге, а у меня ружьё в палатке и не заряжено».
Но опасения были напрасны. Я им сказал ведь, что мы едем по торговым делам, и вот они разглядывали, нет ли у меня товара, и, наконец, спросили, не могу ли продать им дабы или ситцу. Пришлось объяснить, что мы едем в Кобдо налегке принимать караван и что никаких товаров не везём.
Они вместе со мной выпили весь котелок, распростились и уехали. В разговоре с ними я, между прочим, спросил, пошаливают ли в этой местности конокрады, и узнал, что да, что из-за Алтая нередко приезжают и угоняют коней. В районе Кобдо прошлым летом была сибирская язва и много коней пропало, вот теперь тамошние монголы и делают набеги за конями в чужой аймак.
Гости рассказали мне также о нашествии в 1878 г. киргизов, бежавших в пределы Китая из Устькаменогорского уезда в числе нескольких тысяч. Часть их провела зиму на реке Урунгу и испытала страшные бедствия из-за бескормицы для скота, которого у них было много. Скот съел дочиста всю траву, тростник зарослей и молодой тальник, после чего киргизы обрубили сучья всех деревьев в рощах, а потом стали даже рубить деревья; кора их шла на корм баранам, а щепками древесины кормили лошадей и коров. От такой пищи скот издыхал во множестве, особенно бараны, и даже волки не успевали поедать многочисленные трупы.
Этот рассказ объяснил мне то, что мы заметили на пути по среднему течению: обезображенные стволы деревьев, которые успели частью уже выпустить молодые короткие сучья на месте отрубленных, множество гнилого хвороста в рощах и скелеты или кости животных, разбросанные повсюду. Мы думали, что здесь был сильный падёж от какой-нибудь болезни, но вида деревьев объяснить не могли.
Проводив гостей, я опять повесил котелок, чтобы как следует пообедать. Это заняло часа полтора. Время перевалило за полдень, делать нечего, клонит ко сну, а уснуть боюсь из-за конокрадов, которые могут и на наши вещи позариться. Сижу возле палатки и клюю носом, а ружьё на всякий случай зарядил картечью и возле себя положил. И вдруг слышу, где-то поблизости хрюканье раздалось и визг поросячий. Я встрепенулся, поглядываю. Недалеко от палатки — заросшая камышом ложбина, должно быть, старая протока реки Урунгу. Там и визжат, очевидно, кабаны, а камыши колышутся. Схватил ружьё, подполз осторожно между кустами чия поближе и залёг. Немного погодя, из камышей вышел кабанок годовалый, поднял морду и нюхает: должно быть, запах дыма почуял. Я приложился и выстрелил, он отскочил с визгом назад, очевидно был подбит. Я побежал к камышам и нашёл его в нескольких шагах, прикончил прикладом, взял за задние ноги и притащил к палатке. Вот и дело нашлось — опалить, выпотрошить, разрезать и побольше сварить, а окорока присолить. Так до вечера и провозился. Хороший ужин Лобсыну приготовил и сам наелся. Потом набрал хворосту и валежника в роще побольше, чтобы ночью хороший огонь поддерживать — и от волков защита и Лобсыну маяк в темноте.
Стемнело. Сижу возле огня, ружьё под рукой, прислушиваюсь и сон разгоняю. Недалеко на дереве маленькая сова заунывно кричит: «сплю, сплю», её потому сплюшкой называют. Где-то далеко волк воет, а ещё дальше чуть слышен собачий лай, — очевидно, юрты, и, конечно, ближе, чем сказали монголы. Полчаса хорошей езды — это вёрст восемь, а так далеко собак, пожалуй, не услышишь. По временам порыв ветра налетает, и листва рощи вдоль реки шумит. В первый раз пришлось одному проводить ночь в пустыне, и немного жутко. Звёзд не видно, небо обложило, порой накрапывает. «Вот, — думаю, — пойдёт дождь, огонь погасит, придётся в палатку спрятаться. Лобсына собака приведёт по следам, а как насчёт волков? Неужели они осмелятся залезть в палатку, свежую свинину почуяв?»
Наконец, часов в одиннадцать слышу топот вдали. Но не с востока, куда уехал Лобсын, а с севера. Не конокрады ли опять? Топот всё ближе, едут рысью и несколько коней. Я зашёл в палатку на всякий случай, чтобы не быть на виду. Слышу: Фома-а-а! Лобсын весть подаёт, чтобы я с перепугу не выстрелил. Я выбежал и вижу — из зарослей тальника выскочила собака наша, а через полминуты Лобсын верхом и трёх коней за собой на аркане ведёт. Очевидно, отбил их, молодчина!
