Питер Мейл - Еще един год в Провансе
Провансальцев хлебом не корми, дай посоветовать, поучить, наставить на путь истинный и спасти несведущего от неминуемой погибели. В качестве иностранца, отваживающегося возводить напраслину на бедный Прованс, меня часто зажимали в угол, и обвиняющий указующий перст маячил перед моим любопытным носом. Я этим обменом мнениями обычно наслаждался, шла ли речь о лучшем способе поглощения дыни либо о брачных привычках диких кабанов. Нередко случалось, что правда-матка в таких спорах оказывалась на моей стороне. Но в подобном случае истина отметалась в сторону, как нечто несущественное. Мой оппонент интересовался не фактами, а тем, за кем останется последнее слово.
Одним из моих самых тяжких преступлений остается accent aigu[55] на «э» в слове «Люберон», преступление, с моей точки зрения, не самое тяжкое, но в глазах прованских пуристов непростительное. Возмущенные письма клеймили меня, авторы их цитировали таких авторитетных классиков, как Жан Жионо, Анри Боско, призывали строго следовать классикам Прованса, учиться их превосходному языку. А однажды меня припер к стенке самозваный профессор французского языкознания мсье Фаригуль. Кто дал мне право коверкать чужой язык? Такой категорический вопрос поставил он передо мной.
Я пустился на поиски тех, кто дал мне это право. Казалось, нашел могучих союзников. В словаре Ларусса, на картах Национального географического института, в «Этимологическом словаре названий рек и гор Франции» и на мишленовских картах Воклюза Люберон появляется с ударениями. А это ведь не какие-нибудь бульварные листки. Серьезные официальные источники, составленные квалифицированными специалистами. Наконец-то, обрадовался я, последнее слово останется за мной.
Ничуть не бывало. Перечислив своих авторитетных союзников Фаригулю, я увидел, что ничуть не поколебал его убежденности. Он презрительно скривил губы и издал несколько сообразных его гримасе звуков.
— Но ведь «Ларусс», «Мишлен»… — лопотал я.
— Bof, — изрек он. — Они же из Парижа. Что они понимают там, в Париже…
Бедные парижане. Будучи французами, они все же остаются иностранцами, а потому и относятся к ним здесь как к чему-то чужому, с подозрением. Над ними издеваются, но в то же время возмущаются их заносчивостью, снисходительным ко всему отношением, модной одеждой, новыми автомобилями, тем, что они покупают хлеб в булочных, тем, что они парижане. В языке провансальцев появилось ругательное слово parisianisme, означающее ползучее тлетворное влияние на разные аспекты жизни Прованса. Парижан даже обвиняют в попытках вмешаться в жизнь местной природы. В прошлом году по округе циркулировал слух о том, как парижане — владельцы летних домов в одной из шикарных отпускных деревень, называемой Сен-Жермен-Сю, пожаловались мэру на шум. Их сиесту, видишь ли, отравляли cigales[56]. Как уснуть, если эти нахальные существа с таким шумом трут свои конечности?
Можно себе представить, как мэр отнесся к этому crise municipale[57]. Отложив остальные дела, он организовал бригаду охотников за шумными насекомыми, вооружил их сачками и аэрозольными баллончиками и бросил в атаку на кусты и кочки. Хотя, скорее всего, мэр среагировал на жалобы зарвавшихся парижан, если таковые имели место в действительности, привычным местным ответом на такого рода запросы — полномасштабным пожатием плеч, каковое выполняется местными экспертами этого жеста следующим образом.
Перед тем как основные части вашего тела придут в движение, следует произвести определенную… как бы разминку. Ваши первые действия сводятся к нахмуриванию бровей и легкому наклону головы набок. Этим вы показываете, что не можете поверить в глупость, нелепость, наглость, тупое невежество того, что услышали только что от этого, извините за выражение, парижанина. Затем следует напряженная пауза, позволяющая парижанину повторить свое требование, на этот раз уже несколько раздраженно. Возможно, он сочтет вас глухим или же примет за бельгийца, смутившегося сложностью его парижской акцентуации. Что бы он там себе ни воображал, теперь вы можете быть уверены, что полностью завладели его вниманием. Стало быть, наступил момент уничтожить его и высказанную им ахинею серией плавно переходящих одно в другое движений, составляющих полномасштабное пожатие плеч.
ШАГ ПЕРВЫЙ
Нижняя челюсть выпячивается вперед, уголки губ опускаются как можно ниже.
ШАГ ВТОРОЙ
Брови поднимаются и выгибаются, подбородок несколько возносится ввысь.
ШАГ ТРЕТИЙ
Плечи поднимаются до уровня мочек ушей, локти прижимаются к бокам туловища, предплечья поднимаются до уровня пояса ладонями вверх, пальцы разводятся веером.
ШАГ ЧЕТВЕРТЫЙ (на ваше усмотрение)
Вы издаете губами краткий, исполненный глубочайшего презрения звук, несколько напоминающий испускание газов из кишечника.
После этого можете вернуться в исходное положение.
Процедура несколько напоминает упражнение йогов. Я наблюдал ее сотни раз. Она может использоваться для выражения несогласия, неодобрения, возмущения, презрения, она эффективно завершает любую дискуссию. Насколько я знаю, контрпожатие плеч или иной парирующий жест на эту процедуру не разработан. Особенно удобна она для человека, французским языком владеющего отнюдь не в совершенстве. Скажем, для меня. Очень выразительная и многозначительная процедура.
Недавно мне пришлось оказаться реципиентом полномасштабного пожатия плеч. Заинтригованный сообщениями о преобразившихся в результате реновации toilettes publiques[58], я отправился в Кавайон. По прежним посещениям я запомнил нечто непримечательное, подземное, промозглое зимой и душное летом. Без сомнения, отвечающее назначению, функциональное, но не слишком эстетичное. Чего ожидать от подобного заведения!
Изменения бросились в глаза сразу. Особенно разительными казались преобразования издалека, до приближения. Сангигиеническое заведение увенчала круглая клумба с множеством ярких цветов. Среди них, отвернув голову от солнца, расположилась отдыхающая обнаженная особа женского пола юного возраста и без всяких дефектов сложения, выполненная из светлого камня. Несомненно, она что-то символизировала, какие-то потоки воды или радости гигиены. Ценное дополнение получил городской ландшафт. Обнаженная красавица служила прелюдией к посещению подземелья, обещая клиентам заведения благословенное облегчение и дальнейшие эстетические изыски.
Одним из внутренних нововведений заведения оказался представитель рода человеческого, исполняющий роль как бы гида. Он с готовностью направлял messieurs и mesdames, соответственно, в мужские и женские кабинки, получая за услугу скромное вознаграждение. Вторым оказался выбор оборудования. Франция известна своим стремлением шагать в ногу с прогрессом. Любое технологическое достижение здесь осваивается без промедлений, начиная от сверхзвуковых «конкордов» и кончая электроникой для изничтожения кротов. Естественно, я ожидал каких-то немыслимых достижений в области санитарии, автоматически стерилизующихся кабинок по меньшей мере, возможно, сидений с подогревом для холодного времени года.
Однако я как будто попал в музей истории сангигиены. В полу каждой кабинки оказалась чаша из сантехнической керамики площадью примерно в три квадратных фута, с дырой в середине и прямоугольными рифлеными подставками для ног с обеих сторон от дыры. Приспособление это использовалось еще на заре эпохи канализации и известно во Франции как модель à la turque. Я воображал, что ее давно сняли с производства, что она уцелела лишь в отдаленных уголках Франции, до которых не дотянулся прогресс. Но вот оно, передо мной, новое, недавно с завода, странно анахроничное в конце ХХ века.
На выходе я спросил смотрителя заведения, по какой причине для современного туалета выбрали такое древнее оборудование. Чтобы не поощрять вандалов? Чтобы отбить охоту эгоистически засиживаться, забыв о нуждах современников, у посетителей с журналами? Руководствуясь странными эстетическими критериями? Из ностальгии по добрым старым временам, когда все было лучше? С таким же успехом я мог добиваться у него раскрытия секретов философского камня. Он ответил полномасштабным пожатием плеч.
— С'est comme çа, — сказал он. — Вот так.
Не нравится — не ходи.
Что может радовать в длинном перечне провансальских странных вывихов, большинство из которых, кажется, специально придумано для вящего неудобства, для того, чтобы угробить как можно больше времени? Задача, рассчитанная на полчаса в «нормальной» местности, занимает здесь все утро и остается невыполненной. Назначенные встречи переносятся, забываются и отменяются. Простейшие домашние проблемы приобретают глобальный характер и требуют сложнейших решений. Ничего в простоте. Климат неумеренный, часто откровенно разрушительный. А иностранец, будь то парижанин, голландец, немец, британец, сколько бы он в Провансе ни прожил, никогда не будет считаться никем, кроме как задержавшимся туристом. Кажется, ничего естественного.
