Ольга Погодина - Золотой фазан
На одной из казачьих постовых станций, где довелось им остановиться, Николай Михайлович решил задержаться на денек, чтобы посмотреть на ловлю изюбров и коз на зесеках, устроенных неподалеку. Обычай этот, как рассказывали казаки, был в ходу у местных инородцев и оказался очень добычливым. Рано поутру отправились они с местным казаком Степаном Ильичом на засеку, которая пролегала от станции в паре верст. Казак тот сначала показался Коле после хорошей драки, до того у него была раздута щека. Коля пьяниц и драчунов не любил, а потому казака сторонился и демонстративно в его сторону пофыркивал.
Засека представляла собой стену из валежника высотой в человеческий рост, в которой на расстоянии ста сажен выкапывались ямы, прикрытые тонким слоем хвороста. Не имя возможности перебраться через валежник, олени и козы шли вдоль него, пока не натыкались на просвет, и прыгали, проваливаясь в яму. Иногда, по словам казаков, в такие ямы проваливались и кабаны, и даже тигры. В первой же яме нашли убитую козу, наполовину обглоданную.
— Медведь, — покачал головой казак, оглядывая уже несвежую тушу, — Экие шельмы! Сколько раз выходило находить объедки, а чтобы сам медведь попался — ни разу не видал! Здешние охотники говаривают, случалось даже, медведь сначала приносил бревно и опускал в такую яму, чтобы потом выбраться без помехи! Умен мишка, нечего сказать!
Две других ямы оказались пусты, а вот в третьей Ласточка издалека учуяла и принялась облаивать попавшего в ловушку изюбра. Почуяв людей, зверь принялся биться так, что подойти к нему было никак нельзя. Николай Михайлович вскинул было штуцер, но Степан Ильич вдруг поманил к себе Колю:
— Ну-тка, малец, не желаешь ли подстрелить красавца из моего ружьишка?
Ружье было самого древнего устройства, фитильное. Коля из таких ни разу не стрелял, но как же удержаться! Ружье было средней длины и имело короткое ложе вроде полки у пистолета. Замок состоял только из курка, спуска и пружины, прикрепленной на внешней стороне. С помощью Степана Ильича Коля насыпал на полку порох, и вставил туда зажженный фитиль, который, попадая при спуске курка на полку, воспламенял заряд. Коля едва успел прицелиться, как грохнул выстрел. В густом клубе дыма он даже ничего не понял от ослепительной боли, обнявшей щеку. Отдача была так сильна, что его сбило с ног. Кашляя и шатаясь, Коля поднялся с земли, дрожашими руками отдал ружье. Щека у него на глазах вспухала, превращаясь в точную копию той плюхи, что красовалась, уже слегка пожелтев, на лице Степана Ильича. Оленю этим зарядом (потом выяснилось, что в такие ружья обыкновенно засовывали сразу пять-шесть пуль) начисто оторвало голову, а Николай Михайлович хохотал, схватясь за бока, при виде Колиной физиономии:
— Так-то тебе, тезка, нос было воротить! А теперь у самого щеку на сторону повело — уж не узнать!
Щека болела еще с неделю. Солдаты-попутчики посмеивались в усы, но не расспрашивали, а вот Николай Михайлович хватался за бока каждый раз, как Коля с унылым видом рассматривал в ручье свое подпорченное отражение.
В Раздольный пришли ввечеру, и Коля был этому страшно рад, — когда опухоль спала, щека зацвела сначала синим, а потом изжелта-зеленым, и вид у него был что у твоего утопленника. Задерживаться не стали, так как опаздывали против расчетов Николая Михайловича, и наутро же выступили дальше, на Владивосток.
Тропа здесь была много хуже, чем прежняя, и шла она вместо сухого пролеска по краю отвратительных на вид болот, правда, все же высохших по осени. Зато там и сям в небо вздымались дымные столбы, — это, как объяснили в Раздольном, местные жители устраивали палы, чтобы выжечь выросшую за лето огромную траву, которая делала местные леса совсем непроходимыми. Потом на пути им часто встречались эти палы, — чаще в виде полос обгоревшей земли, но иногда навстречу стремительно бежала огненная лента, чтобы вспыхнуть буквально в паре сажен и умереть у самой тропинки. Ночью же, на вершине какого-нибудь холма, удивительно был наблюдать издалека за этими огненными змеями, извивающимися и ползущими прочь, будто живые.
Во Владивосток пришли 26 октября. И вовремя — в тот же вечер разошлась такая метель, какой в иные зимы Коля и вовсе не видывал. Снегу за следующие сутки намело на четыре вешка и селение сразу в нем утонуло так, что ничего и не разглядеть. Ворочаясь под тулупом в теплой избе и глядя, как в окошко хлещут снежные хлопья. Коля испытывал ни с чем не сравнимое блаженство. Успели!
Самое сельцо по ближайшем рассмотрении оказалось небольшим — домов до ста. К вечеру снег стал помельче, и Николай Михайлович собрался было выйти пройтись, как хозяин провел к ним гостя, запорошенного так, что и не сразу они его узнали. И какой же приятной оказалась эта встреча! Заснеженным гостем оказался Этолин, капитан «Алеута», — как оказалось, команда «Алеута» всегда зимовала здесь.
Засиделись они допоздна, и Коля отправился спать, так и не дослушав конца рассказам. А наутро Николай Михайлович с Этолиным, взяв с собой Ласточку, уже отправились на охоту. Коля пообижался было, что его не взяли, но, по правде говоря, так устал, что проспал почти до обеда. Впрочем, как оказалось, и хорошо, что не пошел. Николай Михайлович вернулся в совершеннейшей досаде: они с Этолиным напали на стадо аксисов, пятнистых оленей, да тут Пржевальский сгоряча и дал промаху! Надо сказать, свои промахи Никоалй Михайлович всегда сильно переживал и злился. И если бы это был один промах! Промахнувшись, принялись они преследовать оленей, спустившихся в падь к водопою, и тут, подкравшись уже совсем близко, Николай Михайлович снова промахнулся!
— Нет, не жить мне спокойно, пока не подстрелю хоть одного акииса! — горячился он, сердито дергая себя за пышный ус, — Завтра же опять пойду. Пойду, а ты снова оставайся! Сельцо тут, по словам Этолина, небольшое, но людишки попадаются верткие, как бы багаж наш дочиста не растащили!
Коля смирился. Метель прошла, небо очистилось и хорошо было посидеть на завалинке, глядя на покрытый мелкой волной, еще не ставший полностью залив. «Когда еще так доведется, — думал Коля, — Вот, сколько раз дивился я старухам на завалинке, — как это им не скучно так целый день сидеть. А теперь и сам бы просидел целую вечность!»
Охотники заявились уже затемно, и по их лицам Коля сразу понял, что охота на этот раз была удачной. Правда, самый удачный выстрел сделал все же Этолин, убив двух аксисов, — одного в шею навылет, а другого в грудь той же пулей. Но Николай Михайлович не завидовал, а наоборот, искренне восхищался удивительным выстрелом, да так хвалил Этолина, что тот до самой шеи покраснел.
