Александр Романенко - ВьЮжная Америка
Я прохожу мимо мулатки, она щедро обдает меня водопадом своей красоты, кланяюсь, благодарю, прощаюсь, снова кланяюсь, выхожу в коридорчик, нервно стучу по вызову лифта. Вот он, спаситель мой, ты приехал наконец! Вези меня отсюда!
На улице вдыхаю воздух свободы. Нет, ни за какие коврижки не соглашусь работать в офисе. Возможно, у меня начальная форма клаустрофобии, но, скорее всего, мне просто противно. Хотя, вероятно, этот легионер действительно неплохой адвокат. Хитер, как сто лисиц. Но почему у него дрожат пальцы? А главное, с чего это он вдруг выбросил целую тыщу «зелени»? Нет, тут что-то нечисто, нужно крепко подумать…
Оставленные в номере отеля Валентина и Маша, не обладая даже моими ничтожными познаниями в испанском языке, столкнулись с огромными трудностями — странным поведением горячей воды и горничной. Из обоих кранов шла холодная вода, через минуту начинал хлестать кипяток и приходилось уменьшать напор горячей воды. Тогда еще через минуту оба крана опять выдавали ледяные потоки. Валентина позвала горничную, и, как я понял, обе они не менее четверти часа с переменным успехом боролись с кранами, но до окончательной победы было, по всей видимости, еще далеко.
Я, конечно, присоединился к борьбе и всеми средствами мешал горничной, пока она не пришла в отчаяние. По ее взлетающим к небу рукам я понял, что она либо молит Бога о помощи, либо проклинает водопроводчика, что в данной ситуации было одно и то же.
Но мужчина на то и мужчина, чтобы уметь справиться с неукротимой сантехникой. И я справился: путем микронных подвижек крана влево и вправо я добился умеренной горячности и приемлемой холодности что позволило Валентине принять столь желанный утренний душ. Я же в это время занялся боковой дверью, выходящей на крышу пристройки. С помощью найденной в шкафу проволоки дверь была открыта за несколько минут. Смысл этого действия состоял в том, чтобы попробовать на вкус черешню, разросшуюся над этой крышей. Каково же было мое разочарование, когда черешня оказалась неизвестно чем, всего лишь похожим на черешню. Ягоды, хотя и желтоватые, были стальной твердости и хинного вкуса. Дверь пришлось запереть все той же проволочкой.
После завтрака Валентине вздумалось купить «кое-что по мелочи», как она обычно выражается. Так как спорить с ней бесполезно, особенно в вопросах этих самых мелочей, то мне оставалось только согласиться, и потому мы, гуляя, искали глазами какой-нибудь обменный пункт. Выйдя опять на Шестое декабря, по-прежнему отравляемое гаревыми облаками автобусных испражнений, мы натолкнулись на двухэтажное здание одного банка (не упоминаю его имени просто из справедливости, этот банк не лучше и не хуже некоторых других), очевидно, районное отделение, и решили зайти. На первом этаже в вестибюле сразу же нашли таблицу обменов. Курс, хотя и не высший, все же устраивал нас, потеря была невелика, тем более что возвращаться на Амазонас только для обмена у нас не было ни малейшего желания.
Вооруженный слонобойным ружьем громила охранник сподобился указать на лестницу, ведущую на второй этаж в операционный зал. Я обрадовался, найдя в этом зале всего трех посетителей. Подбежал к кассе, то есть к стеклу с полукруглым вырезом, но меня отфутболили подальше, указав на роскошные кожаные диваны, где мне следовало отдыхать, дожидаясь особого приглашения. Мы развалились на удивительно неудобных диванах, которые при малейшем нажиме сплющивались, казалось, до самого пола, и углубились в русско-испанский разговорник, готовя фразы, необходимые нам в процессе покупки «кое-каких мелочей».
Прошло минут семь. Впереди меня оставалось три человека.
«Немного, — подумал я, — скоро пройдем».
И снова стал спорить с женой о том, как правильно выбирать туфли на каучуковой подошве. Я не обувщик, но это не мешает мне знать, что так называемый «натуральный» каучук на подошвах китайских башмаков — всего-навсего вид пропиленовой пластмассы. Однако переубедить Валентину означало бы разрушить все ее идеалистическое мировоззрение. Я не иду на подобные крайние меры, я лишь спорю по мелочи.
Пролетело еще минут пять или шесть. Впереди меня — те же три человека. В душу закрадывается подозрение, что сидят они здесь с самого утра и, вконец окоченев, уже не реагируют на окружающую действительность. Иначе почему никто из них не возмущается, не пытается поторопить конторских? И хотя мое место в буквальном смысле с краю, я выхожу вперед и начинаю если не требовать, то хотя бы спрашивать. Мне мило улыбаются, уточняют мои желания, обещают все сделать в мгновение ока (фразу «ун моменто» я понимаю даже без разговорника, у меня, очевидно, определенный лингвистический талант). Но в конце концов все сводится к гостеприимным жестам, указующим на тот же проваливающийся диван.
Короче говоря, мы ушли несолоно хлебавши. Я прочно вписал торговый знак этого банка в свою память, чтобы уже никогда и ни под каким соусом не пользоваться его услугами, даже если мне предложат там тринадцать и две десятых годовых.
Так как в том районе Кито обменные пункты — редкость, то нам пришлось прошагать с километр. Я подходил к каждому встречавшемуся на пути охраннику и с выражением удивления и надежды произносил волшебное слово «камбио», совершенно бессмысленное в данном контексте. Это не мешало охранникам мгновенно входить в мое незавидное положение и, сокрушаясь об оставшихся сотнях метров, услужливо тараторить неизвестно что, заставляя меня принимать на веру направления взмахов их рук. Но и следующий охранник подвергался моему нападению. Только увидев черное одноэтажное строение, вполне соответствующее описаниям (из которых я как раз и понял единственно, что оно «нэгро», то есть черное), мы наконец свободно вздохнули и уже не обращали внимания на грабительский курс и значительные потери при обмене.
На выходе из обменки на нас набросилась стайка фантастически чумазых маленьких оборванцев, вопящих звонкими голосами свое волшебное слово (таких слов, заменяющих фразы и целые абзацы, в Кито оказалось немало):
— Лимпио! Лимпио! Лимпио!
Это означает либо «чистка», либо «чищу», либо «чистильщик», как вам угодно. Чистка касается только ботинок, и только мужских. Женские интересуют чистильщиков в тех исключительных случаях, когда женщина сама обращается к ним с вопросом о чистке, да и то, если ее башмаки черные.
На мне кремовые летние туфли с пряжечками, почти сандалии. На Валентине — вообще нечто светло-серое, плетенное из неизвестного материала, напоминающего шпагат или лыко (если кто-то знает, что такое лыко; я-то знаю, однажды при мне лыком подвязывали виноградную лозу, и я даже рискнул дотронуться до лыка рукой).
