Шейла Барнфорд - Невероятное путешествие
В следующий раз лабрадор поймал выпь, которая стояла у кромки воды на берегу небольшого озера как изваяние: длинная шея, маленькая головка, вытянутое туловище; лишь глаз настороженно моргал. Едва пес прыгнул, птица неуклюже и недостаточно проворно взлетела, и лабрадор успел схватить ее за ноги. Хотя волокнистое мясо пахло рыбой, собаки с жадностью набросились на добычу, от выпи остались вскоре лишь клюв да лапы.
Как — то раз собаки осторожно обходили маленькую ферму, но лабрадор, всегда недоверчиво относящийся к людям, был настолько голоден, что отважился пересечь открытое поле перед фермой и на виду у всех схватил одного из гуляющих здесь цыплят.
Собаки еще не успели разделаться с цыпленком, когда услышали гневный крик и увидели в дальнем конце поля человека. Впереди него бежал, злобно лая, черный колли.
Молодой пес приготовился к неизбежной драке. В нескольких метрах от него колли пригнулся, оскалился, потом бросился, чтобы вцепиться врагу в горло. Лабрадор был никудышним бойцом: тяжелый, сильный, но с челюстью приспособленной только для переноски убитой дичи и мягкими губами. Единственное, что могло его защитить от острых, как бритва зубов, другой собаки, были толстые складки вокруг горла.
Очень скоро стало очевидным, что Лабрадор сдает. Голодная диета сказалась на его выносливости. Опрокинутый на спину пес лежал на земле, а колли уже готовился нанести последний удар, но тут вступился старый пес. До этой минуты он был просто заинтересованным зрителем, которого драка интересовала лишь с профессиональной точки зрения, как настоящего бультерьера.
Теперь его черно — смородиновые глазки загорелись, приземистое, крепко сбитое тело напряглось, рассчитывая прыжок с мастерством и точностью, выработанными долголетней практикой. Еще минута — и белый, упругий, подобно выпущенному из пушки снаряду, он бросился к горлу колли. Черная собака отлетела, как перышко, и бультерьер остервенело сжал челюсти на ее мускулистом горле и затряс головой, успев заметить, что лабрадор уже снова на ногах.
Все — таки зубы у терьера были тупые, и колли, напрягшись, сбросил его. Но едва он оказался на земле, как снова прыгнул, чтобы мертвой хваткой вцепиться в горло. Казалось, что он помолодел лет на пять и обрел свою лучшую боевую форму.
Он опять опрокинул колли, на этот раз плотно сомкнув челюсти и тряся крупной головой, пока собака под ним не начала задыхаться и давиться. Колли сделал отчаянное, судорожное усилие и вывернулся, но терьер все еще висел огромной белой пиявкой на его шее. Наконец черная собака с трудом встала на ноги. Терьер разжал челюсти и отошел прочь, вызывающе повернувшись спиной к врагу, хитро, по — змеиному, скосив глаза. Колли нетвердо держался на ногах, из горла его капала кровь; он ждал защиты хозяина. Это был храбрый пес, но он никогда не подвергался такому яростному нападению.
Лабрадору уже все это надоело, но терьер еще наслаждался как следует и, пристально разглядывая колли, раздумывал. Вдруг он начал носиться вокруг колли, как будто гонясь за собственным хвостом, все ближе и ближе и, наконец, совсем приблизившись к сбитому с толку противнику, завертелся с ним рядом, как дервиш, и сбил его с ног, так что тот отлетел на несколько шагов, а терьер продолжал носиться вокруг него, заканчивая каждый круг новым толчком. Так терьер наказывал врага.
Колли, избитый, искусанный в ужасе от такого беспримерного способа борьбы, воспользовался секундой перерыва между толчками и, поджав хвост, бросился наутек к хозяину; а тот наградил его ударом по голове, которая и так шла у него кругом…
Обнаружив перья цыпленка, фермер с злостью швырнул палкой в убегающую белую собаку, но за долгую жизнь у бультерьера было столько драк, столько палок летело ему вслед, что он, даже не повернув головы, инстинктивно увернулся и от этой. Он продолжал спокойно бежать рысью, нагло раскачивая своим круглым задом.
После битвы к старому псу возвратилось бодрое, хорошее настроение. В этот вечер он поймал полевую мышь на ужин и подкинул ее в воздух умелым броском, который оказал бы честь и его предку.
Раны изрядно болели и мешали передвигаться молодому псу, но тем не менее он тоже казался счастливым. Может, потому, что западный ветер, который дул этой ночью, смутно напоминал о чем — то родном, глубоко волновавшем собачье сердце. Лабрадор понял, что каждый день и каждый час приближают их к цели. Может быть, радовало пса и то, что места, по которым они шли теперь, стали менее суровыми, менее дикими и все больше походили на страну, в которой он вырос. Или — кто знает — не передавалось ли ему настроение товарища, так заразительно довольного собой? Что бы там ни было, молодой пес сейчас был спокойнее, чем в самом начале пути.
Этой ночью они спали в неглубокой сухой пещере около заброшенной молибденовой шахты на гребне холма. Здесь наружу выдавалась большая отлогая каменная плита, покрытая лентами сброшенных змеиных шкур, таких сухих и легких, что они как живые, извивались и шелестели при малейшем дуновении ветерка всю ночь напролет.
Едва первые бледные полосы рассвета забрезжили на востоке, молодой пес услыхал шум. Кто — то приближался сюда, шурша сухой листвой и ветками. Пес настороженно поднялся. Дрожа от возбуждения, он уселся, сначала узнав запах, а потом увидев, что мимо отверстия пещеры переваливаясь, спокойно идет большой дикобраз, возвращающийся с ночной кормежки. Вспомнив о чудесном пире, которым их когда — то случайно угостила каменная куница, молодой пес решил попробовать это лакомство еще раз. Он набросился на дикобраза, собираясь опрокинуть, а затем убить его, как это проделал у него на глазах другой зверь.
Но, к своему несчастью, он не видел кропотливой подготовки, которую провела опытная куница, прежде чем убить дикобраза; она хитро дразнила его, пока большая часть игл не вонзилась в упавшее дерево; лишь потом последовал ловкий безошибочный удар сбоку по плечу, почти обезоруженного дикобраза, прятавшего свой уязвимый нос и горло под деревом.
Как только лабрадор прыгнул, дикобраз, сознавая опасность, повернулся с необычной для такого, казалось бы неуклюжего животного, быстротой и хлестнул страшным хвостом по собачьей морде. От неожиданной боли лабрадор взвизгнул и отскочил, а дикобраз засеменил прочь чуть ли не с оскорбленным видом.
Лабрадору еще повезло; удар пришелся сбоку, вскользь, не задев глаз. Но трехдюймовые острые иглы с зазубренными концами крепко вонзились в морду и причиняли собаке мучительную боль. Как пес ни старался избавиться от них, получалось еще хуже: упругие шипы глубже вошли в тело. Лабрадор рвал их лапами, скреб когтями, пока не пошла кровь, терся головой о землю и стволы деревьев.
