Владимир Познер - Тур де Франс. Путешествие по Франции с Иваном Ургантом
То и дело возникают настоящие баталии между «арабской» молодежью (ставлю слово в кавычках, потому что на самом деле они родились во Франции и по закону являются французами) и полицией, которая предпочитает вообще не появляться в «арабских» районах Парижа, Марселя и других городов.
Когда мы были в Марселе, мы посетили семью Мохамеда Гуада и Хассины Хамдад. Мохамед – статный, красивый мужчина, родился во Франции, прошел военную службу в рядах французских вооруженных сил, является социальным работником. Говорит по-французски ровно так, как говорят французы. Его жена, Хассина, родилась в Алжире, приехала во Францию совсем девочкой, вышла вскоре замуж за Мохамеда, родила ему четырех детей, тоже является социальным работником.
Угощали нас восточными сладостями, разными «Пепси», «Кока» и «Спрайтом», чипсами, орешками и... вином.
– Вы разве пьете вино? – спрашиваю я Мохамеда. – Ведь ислам...
Он отвечает, смеясь:
– Ну, мы-то не очень соблюдаем ислам, если не считать некоторых праздников. Так что вино пьем.
– И дети наши ходят в католическую школу, – встревает Хассина.
– Почему? – удивляюсь я.
– Чтобы они чувствовали себя французами, а не сразу оказались бы здесь чужими, – отвечает она.
– А вы себя чувствуете французами?
Наступает несколько напряженная тишина. Потом Мохамед говорит:
– Нам не дают себя чувствовать французами.
– ???
– Нас считают ворами, преступниками, это априори.
Пока Мохамед говорит, дети сидят и молча слушают. Тут вступает в разговор Иван:
– Если бы играли друг против друга сборная Франции и сборная Алжира по футболу, вы бы за кого болели?
Взрослые опять молчат. Не молчит старший сын, которому лет двенадцать. Он чуть ли не подскакивает и громко говорит:
– За Алжир!
Напоминаю: этот разговор происходил в Марселе, население которого на 15 процентов состоит из выходцев Магреба. Представляете, 15 процентов! И казалось бы, они должны быть рассеяны по городу, но нет, они почти исключительно живут в «алжирском квартале». Нет, это не гетто в традиционном смысле слова, это, скорее, нечто похожее на «немецкую слободу», в которой людям одной культуры удобнее жить рядом друг с другом. Жить среди «настоящих» французов они не хотят, да и «настоящие» французы не хотят этого. Так о какой интеграции речь?
Но все-таки выходцы из Магреба живут в самом городе, а не где-то на его окраине – это я говорю о Марселе. Что до Парижа, то там все обстоит именно так: представители иммиграции, будь она из Магреба или черной Африки, живут на окраинах. Например, в Нантере, где мы встретились с семейством Грегуар. Там были мама с папой, им около пятидесяти лет, их приятель, приехавший к ним из Кот д’Ивуар, и две дочери, которым около двадцати лет. Они родились во Франции, совершеннейшие француженки как по языку, так и по одежде, ходят на работу, но признаются, что все их друзья – такие же черные, как они, что между ними и «настоящими» стоит невидимый, но совершенно непроницаемый и неодолимый барьер.
– Вы останетесь во Франции? – спрашиваю я.
Тут вступает папаша, который полулежит в кресле, обнажив при этом довольно большой круглый живот:
– Да, мы останемся, мы никуда не уедем, нам здесь нравится. И пройдет время – не такое уж большое – и Францией будем управлять мы.
– ???
– Мы рожаем в два-три раза больше детей, чем они, нас станет больше, чем их, вот тогда мы и будем рулить.
Интеграция?
В Нантере же мы были в гостях у Джамилы Аллауи и ее мамы. Принимали нас по высшему разряду: восточные сладости, кофе, на все просьбы – «пожалуйста». Джамила тоже родилась во Франции, является гражданкой Франции, что не мешало ей совершенно открыто говорить нам о том расизме, с которым ей приходится сталкиваться. Например:
– У меня – университетское образование и степень. Казалось бы, особых трудностей с получением работы быть не должно. Но достаточно позвонить куда-нибудь и на вопрос нанимателя ответить, что меня зовут Джамила, и я услышу, что место уже занято. Но однажды я сказала, что меня зовут Изольдой, и меня тут же пригласили на собеседование.
– И что же?
– А то, что я получила должность, потому что очень легко отказать по телефону, а тут я сижу перед человеком, разговариваю с ним и сумела ему доказать, что я и есть тот человек, который нужен ему.
В течение всего этого разговора мама Джамилы, которая очень плохо говорит по-французски, была явно обеспокоена, то и дело возражала дочери, что, мол, нет никакого расизма, что все у них хорошо, что зря она это говорит. Говоря проще, мать была напугана тем, что ее дочь, откровенничая с нами, журналистами, да еще русскими, подвергает себя опасности.
Для полноты впечатления мы напросились в китайскую семью. Мадам Чен проживает в 13-м округе (arrondissement) Парижа, который считается «китайским». Всего в Париже порядка ста двадцати пяти тысяч китайцев, то есть гораздо меньше, чем в Нью-Йорке или Сан-Франциско. Здесь нет никакого «чайна-тауна», но есть «китайские кварталы», помимо 13-го это 3-й, 10-й, 11-й и 19-й округа. Есть принципиальное отличие мест проживания китайцев от мест проживания иммигрантов из Африки, как северной, так и черной. Разница заключается в том, что, во-первых, китайцы живут не на окраинах Парижа, а в самом городе и, во-вторых, в китайских районах нет ни малейшей преступности. Как рассказал мне один высокопоставленный полицейский чин, который пожелал сохранить свое инкогнито, «с китайцами нет никаких проблем, они сами контролируют свои районы, чужой там если и появится, то сразу почувствует на себе китайскую опеку, нам там делать нечего, они сами прекрасно управляются».
В связи с этим – и не только – у меня возник совершенно не политкорректный вопрос, основанный не на научных, а на сугубо личных наблюдениях. Начну издалека. Когда я – хотел написать «отроком», но понял, что слово хотя и прекрасное, но попахивает нафталином, поэтому пишу совсем не русское слово «тинейджер» – итак, когда я тинейджером учился в самой престижной школе города Нью-Йорка («Питер Стайвесант Хай-Скул»), лучшими учениками были евреи. Это был общепризнанный факт. Школа была, как говорят в Америке, «публичной», то есть не частной, она была открыта для всех, но для поступления необходимо было сдать конкурсные вступительные экзамены по английскому языку и математике. Мог поступить любой, кто прошел по конкурсу. Тогда школа была почти сплошь «белой», хотя было несколько афроамериканцев.
Уехал я из Штатов в 1948 году, и прошло тридцать восемь лет, прежде чем вернулся. Понятно, первым делом решил навестить свою старую школу. Поразило только одно: количество «азиатских» лиц. Как выяснилось, это были в основном китайцы американского происхождения, корейцы, вьетнамцы и японцы. «Это наша гордость, – сказал мне директор школы, – это наши лучшие ученики». Это было в 1986 году. Прошло еще четверть века. Вы думаете, что-нибудь изменилось? Ошибаетесь: все осталось по-прежнему, именно выходцы из Азии – главным образом, из Китая – учатся лучше всех, побеждают на всех олимпиадах.
