Владимир Чивилихин - Серебряные рельсы (сборник)
На снегомерных сказал ребятишкам, что в армии им цены не будет с их дефицитной специальностью и опытом зимовки. Обрадовались, раньше им это и в голову не приходило. Надеюсь, что все наносное с ребят сотрут горы и обыкновенная, не абстрактная романтика. А для этого их еще надо жучить. Олег сегодня утром проспал время наблюдений. Такое ЧП было впервые, я разорался на него, но эти шкеты уже изучили меня: если я кричу, они и ухом не ведут, зато начинают метаться, как зайцы, если я значительно снижу голос. И вот, когда я разрядился, говорю им, что могу составить наблюдения, не выходя на площадку, и об этом в управе никто не догадается, однако сие будет служебным преступлением. Но если кто из них хоть еще раз проспит срок, сказал я, того с ходу разрублю на куски и разбросаю во все стороны света. Они поняли, конечно, эту шутку, так как количество извилин в их мозгах медленно, но верно увеличивается. Вовка, например, с такой гордостью говорит, что он зимовщик, и с такой жадностью хватается за штормовку перед снегомерными, что я в него поверил и, хотя поругиваю для острастки, в душе доволен: получается человек!
Со многих склонов у нас сошли лавины. Из-за обильных осадков они иногда шумят даже ночью. Вчера на снегомерных было очень опасно. Пришлось переходить два спелых лавиносбора. Парнишек оставил на страховке, а сам полез к рейке. Ничего не поделаешь – это моя работа. Их не мог послать. Ведь если они погибнут, меня отдадут под суд, а главное – моя совесть потом не выдержит. Случись что со мной, они отвечать не будут.
Ребята начинают понимать, что высокогорник – это не пижонское трико в обтяжку, грубый свитер и зеленая штормовка. Это – трудная профессия; тяжелую и подчас опасную работу высокогорника не сделает за него никто, ее можно не уметь делать, но надо хотеть делать, а тот, кому нужен длинный рубль, пусть поищет его в другом месте. Иногда я думаю: эти парни, возможно, тоже будут когда-нибудь руководить и им придется показывать молодым, что их старший товарищ на высокогорке – это не случайный знакомый по бару и не фамильярный похлопыватель по плечу, – это самый тяжелый груз на его плечи, и неизведанная первая тропа, и никакого писка, и последний ломоть хлеба пополам, и последний рубль: «Бери, обойдусь…»
На ближайшую неделю работы у нас уйма, и писать не смогу до окончания работ в агрегатной и завершения отчета. Подержалась бы погода, чтоб мы могли доставить вниз последний за эту зиму отчет! Эти дни в нашем седле спокойно, едва тянет из долины реки Яссы, и ветряк чуть слышно шуршит лопастями. Ночами огромные звезды хлопают своими длинными сияющими ресницами, а днем солнце уже ощутительно начинает припекать. Снег ноздревеет, нас вот-вот отрежет, и писем от меня не будет месяца полтора-два, пока не сойдут весенние лавины и не растает все. В прошлом году дорога сюда открылась пятого июня.
Дописываю ночью. Ребята сидят за отчетом, и я с ними. Включили на всю катушку приемник – чтоб нам не казалось, что мы смертельно хотим спать. Сейчас вот, в перерыве, размечтался об отпуске в июне или июле. Спущусь вниз, увижу тебя, поросенка, слазим втроем на Сулейманку. Вот только жить мне негде. Карим наверняка уедет на лето куда-нибудь, а мне придется на вокзал. Но зачем тогда и отпуск брать, если спать на вокзале?
Ну вот и отдохнем! Отчет окончен, кубанцы мои вышли с ним и с письмами. Я проводил их до спуска, вернулся, немного поспал и сменил на дежурстве Олега. Бросить станцию в такой момент не мог, поступила по радио новая инструкция: наблюдать и передавать теперь надо через каждые три часа. Сутки буду спать урывками. Работенка и вправду изнурительная, но я привык к ней, как к чему-то неизбежному, и давно перестал сетовать по этому поводу. Я знаю, что моя работа необходима равнинным жителям, которые, в свою очередь, предпринимают усилия, чтобы у меня была тут еда, одежда, топливо, хорошие книги, чтобы приборы мои не барахлили, лыжи не ломались, а те, кто делает книги, приборы или лыжи, хоть в малой степени заинтересованы в моем труде, успехах друг друга. И, наверно, в такой вот всеобщей связи по мелочам – крепость целого, именно на этом основывается прочность жизни.
Правда, для полноты ее и, если хочешь, для счастья человеку надо еще очень и очень многое; я должен быть уверен в неизбежности открытия и раскрытия тех возможностей, что определены мне природой, уверен в верности дружбы и чистоте любви, уверен в будущем своих будущих детей, в том, наконец, чтобы народ, которому я принадлежу малой частицей, будет благоденствовать на земле-матушке несчетные века. И еще мне надо, чтобы ты была, понимаешь? Как хочу видеть твои шальные глаза! Только я иногда не понимал, что в них – не то хочешь сказать мне самое главное, не то миру о себе и обо мне поведать, не то сама жизнь смотрит на меня твоими глазами, убеждая в том, что ее не постигнуть никогда…
А ребятки мои все-таки молодцы! Я сообщил им это, когда мы закончили перепланировку агрегатной, они и глаза вытаращили. Работали все здорово. Если б ты видела, как мы добывали из-под глубокого снега песок, как замешивали и закладывали раствор, как копали котлован под главный наш движок! Песок смерзся, его отколупывали ломами, а потом крошили кувалдой. Котлован вырубали топорами, в грунте попадались камни, но у нас уже была практика – баня. И парни знают, что все это наблюдатели имеют право не делать, что наемные рабочие содрали бы с управы рублей двести, но мы уже никак не могли без нового движка, и все получилось хорошо, хотя, конечно, надо подумать, как бы эту работу оформить счетом.
С нами ведь, знаешь, не очень хорошо поступают. Мы сами готовим, сами топим, сами моем полы, стираем белье, а из заработка высчитывают квартплату за то, что живем в этом поднебесном домике, и полную стоимость угля и дров. И даже доставку топлива сюда за сто километров оплачиваем мы. Тут что-то не так! Почему же тогда с лаборанта или бухгалтера не берут за помещение и теплую батарею? И разве зимовщики в Антарктиде, например, платят за топливо и его подвоз? А угля и дров у нас идет уйма, потому что на ветру помещение очень быстро выстывает: ведь на таких станциях, как наша, печные вьюшки запрещены, чтоб не было опасности угореть, разрешаются лишь сложные дымоходы.
Хороший денек сегодня выдался, но перед вечером горы помутнели, давление начало падать. Когда я шел к станции, услышал отдаленный гул. Где-то сошла громадная лавина, и мне показалось, что у нас даже воздух дрогнул. Пошли, очевидно, мокрые снега, потому что днем так печет, что хоть загорай. Лавина прошумела не в том ущелье, которым спустились мои ребятки, но все равно я начал за них беспокоиться. Вообще-то путь вниз у нас проторен, более или менее надежный, и больше всего я опасаюсь бурана, если он застанет их на подъеме к перевалу.
