Жан Франсуа Лаперуз - Путешествие по всему миру на «Буссоли» и «Астролябии»
Мы не могли не отнестись с живейшим участием к этому несчастному, после того как нам сообщили, что единственным его проступком было несколько неосторожных высказываний в адрес императрицы Елизаветы, произнесенных, когда он покидал застолье, на котором вино помутило его разум. Ему не было тогда и двадцати. Он происходил из уважаемой российской семьи и был офицером гвардии. Ни время, ни беды не смогли изменить приятные черты его лица. Его разжаловали и сослали в самые глухие места Камчатки, выпоров перед этим кнутом и вырвав ноздри.
Императрица Екатерина, чья забота распространилась даже на жертв предшествовавшего царствования, помиловала несчастного несколько лет назад. Однако пребывание свыше пятнадцати лет среди диких лесов Камчатки, горькие воспоминания о позорном наказании, которому он подвергся, а также, возможно, тайное чувство ненависти к властям, что столь жестоко покарали его за проступок при вполне простительных обстоятельствах, — все эти разнообразные причины внушили ему безразличие к запоздалой справедливости, и он решил окончить свои дни в Сибири.
Мы попросили его принять от нас табак, порох, пули, сукно и, вообще говоря, все, что, как нам казалось, могло быть полезно ему. Он учился в Париже и все еще немного понимал по-французски: он припомнил достаточно слов, чтобы выразить нам свою признательность. Он любил мсье Козлова, как собственного отца, и сопровождал его в поездке по Камчатке из чувства привязанности. Добрый губернатор проявлял к нему отношение, рассчитанное на то, чтобы произвести в его душе полное забвение всех его несчастий[193].
Он оказал нам услугу, проводив к могиле мсье де ла Круайера, на похоронах которого он присутствовал на Камчатке в 1741 году. Мы поместили на могиле следующую надпись, выгравированную на меди и сочиненную мсье Дажеле, членом Академии наук, как и мсье де ла Круайер:
«Здесь покоится Луи Делиль де ла Круайер, член королевской Академии наук Парижа, умерший в 1741 году при возвращении из экспедиции, предпринятой по приказу царя для исследования берегов Америки; астроном и географ, сравнявшийся с двумя своими братьями, прославленными в этих науках, он заслуживает сожаления своей родины. В 1786 году мсье граф де Лаперуз, командующий королевскими фрегатами «Буссоль» и «Астролябия», увековечивая память о нем, назвал его именем остров[194] возле тех мест, которые посещал этот ученый».
Мы также попросили разрешения мсье Козлова выгравировать на пластинке из того же металла надпись на могиле капитана Клерка, которая была начертана кистью на деревянной табличке — материале слишком хрупком, чтобы увековечить память о таком почтенном мореплавателе. Губернатор был столь добр, что не только разрешил нам это, но и пообещал незамедлительно возвести памятник, более достойный этих двух прославленных мужей, которые окончили свои дни посреди утомительных трудов вдалеке от родины.
Могила капитана Клерка в Петропавловске. Гравюра по рисунку Вильгельма Готтлиба Тилезиуса. 1814 г.
Мы узнали от него, что мсье де ла Круайер женился в Тобольске и что его потомки пользуются большим уважением там. Мсье Козлову была прекрасно известна история экспедиций Беринга и капитана Чирикова. По этому случаю он сказал нам, что оставил в Охотске мсье Биллингса, которому государство поручило построить два корабля для продолжения русских открытий в северных морях.
Он приказал, чтобы все средства, находящиеся в его распоряжении, были использованы для ускорения новой экспедиции. Однако его рвение, настойчивые старания и крайнее желание исполнить волю императрицы не могли преодолеть препятствий, неизбежно возникающих в стране почти столь же дикой, как и в первый день ее открытия, где суровый климат на восемь месяцев в году приостанавливает все труды. Он полагал, что было бы экономнее и намного быстрее отправить Биллингса из какого-нибудь порта на Балтийском море, где его могли бы обеспечить всем необходимым на несколько лет.
Мы начертили карту Авачинской бухты или, говоря вернее, проверили карту англичан, которая весьма точна. Мсье Бернизе очень изящно перерисовал ее и преподнес в дар губернатору. Мсье Блондела также предложил ему принять в дар копию своего рисунка острога, и отцы Монже и Ресевер подарили ему ящик с кислотами для анализа воды и изучения различных веществ, образующих камчатскую почву.
Химия и минералогия не были чужды мсье Козлову. У него была особая склонность к химическим опытам. Однако он сказал нам, и с этим рассуждением легко согласиться, что прежде чем заниматься минералами невозделываемых земель, первой заботой мудрого и просвещенного правления должно быть обеспечение хлеба для жителей и приучение дикарей к земледелию. Обильная растительность свидетельствовала о большом плодородии почвы, и он не сомневался, что она будет давать обильные урожаи ржи и ячменя, даже если окажется, что пшеница не может пускать ростки по причине холода. Он обратил наше внимание на прекрасный вид нескольких маленьких полей картофеля, клубни которого привезли из Иркутска два-три года назад. Он намеревался прибегнуть к мягким, но решительным мерам, чтобы превратить в земледельцев русских, казаков и камчадалов.
В 1769 году оспа уменьшила на три четверти численность последнего народа, которая сейчас на всем полуострове составляет менее четырех тысяч человек. Вскоре он может совсем исчезнуть по причине частых смешанных браков между русскими и камчадалами. Из этих браков возникнет раса метисов, более трудолюбивых, чем русские, которые годны лишь к тому, чтобы быть воинами, и более сильных и с обликом, менее обделенным природой, чем камчадалы. Эта раса придет на смену древним обитателям Камчатки.
Коренные жители уже забросили свои юрты, в которые они закапывались на всю зиму, словно барсуки в нору, и где они дышали зловонным воздухом, вызывающим множество болезней. Самые богатые из них теперь строят избы — деревянные дома в русское манере: своей формой они в точности такие же, как и крытые соломой хижины наших крестьян. Избы разделены на три маленькие комнаты и обогреваются кирпичными печами, которые поддерживают температуру в помещении свыше тридцати градусов, невыносимую для людей, не привычных к этому.
Другие проводят зиму, как и лето, в балаганах — подобии деревянных голубятен, покрытых соломой и возведенных на столбах высотой двенадцать-тринадцать футов, куда женщины и мужчины поднимаются по весьма неудобным лестницам. Однако вскоре эти строения исчезнут: камчадалы склонны к подражанию и усваивают почти все обычаи своих завоевателей. Женщины уже носят прически и почти всю одежду по моде русских, и язык последних господствует во всех острогах, что лишь благотворно, поскольку каждая камчадальская деревня говорила на своем особом наречии и жители соседних селений не понимали друг друга.
