Эмилий Миндлин - «Красин» во льдах
Джудичи, описывая людей красинской кают-компании на страницах своей газеты, писал о Воронцовой как о «синьорине, которая целыми днями глотает папиросы и книги».
«Синьорина в возрасте от пятнадцати до тридцати лет», — определял Джудичи ее возраст.
Воронцова ко всему еще обучала доцента Гуля русскому языку.
Обыкновенно они сидели вдвоем в одном из углов кают-компании, за желтым круглым столиком.
Воронцова не говорила по-немецки, а Гуль только начинал делать первые шаги в изучении русского языка.
Нередко их прерывал Джонни Страубе, молодой помощник Чухновского, второй летчик на самолете. В присутствии Джонни Страубе становилось удивительно весело. Увидеть Страубе не улыбающимся было бы так же странно, как обнаружить улыбку на суровом лице второго бортмеханика Федотова. Страубе — самый молодой из счастливой семьи чухновцев, Федотов — по возрасту самый старший. Страубе — весь в шутке, в юношеском задоре. Но юноша-весельчак Страубе умел быть не по-юношески серьезным, хотя даже в наиболее серьезные минуты жизни не переставал улыбаться. Тридцатилетний Чухновский не мог не чувствовать в двадцатичетырехлетнем Джонни ученика, на которого может положиться учитель.
Но так же он мог положиться и на обоих бортмехаников самолета, первого — Шелагина и второго — Федотова. Они как бы составляли неотделимую часть самолета. Оба реже других показывались в кают-компании. Но их редко можно было застать и в каюте чухновцев. Похоже было, что Федотов и Шелагин ревновали трехмоторный «Юнкерс», стоявший на спардеке, друг к другу. Они ползали внутри и на поверхности самолета, обтирали, осматривали и подготовляли его едва ли не большую часть суток. Работали они всегда молча, хотя широколицый, улыбающийся Шелагин был вовсе не прочь послушать и порассказать. В присутствии друг друга Федотов и Шелагин не произносили ни слова, искоса один на другого поглядывая, не работает ли другой лучше или быстрее, чем он.
Пятым в семье чухновцев был Алексеев — летнаб, очень высокий, с молодыми насмешливыми глазами, на редкость спокойный и находчивый человек.
Он был мастер на все руки. Изобретательность его не однажды спасала положение дел. Уже в середине похода, незадолго перед отлетом нашего «ЮГ-1», Шелагин обнаружил отсутствие креномера — прибора, определяющего степень наклона самолета. Алексеев создал прибор буквально из ничего. Он раздобыл на судне кусок водомерной трубки, над огнем согнул его край, запаял и получил таким образом необходимую трубочку с закрытым дном. Однако гораздо сложнее оказалось подыскать и приготовить жидкость, годную для креномера. Нужна была жидкость, которая не смачивала бы стекло и в которой воздушный пузырек был бы ясно и хорошо виден. Алексеев перепробовал десятки различных жидкостей, под конец остановился на хинной настойке. Настойка, однако, показалась чрезмерно темной. Алексеев разбавил ее спиртом и получил требуемый состав. Креномер, кустарным способом сделанный в последнюю минуту летнабом, выручил летчиков. Алексеев был фотографом, химиком и радистом. Каждая из этих специальностей ему пригодилась.
Алексеева в экспедиции любили как милого шутника.
Однажды, когда «Красин» стоял во льдах, Алексеев показался на палубе ледокола в фуражке с белым летним чехлом.
— Анатолий Дмитриевич, Арктика! Лед и мороз минус восемь, а вы в летней фуражке!
Алексеев поднес к козырьку руку:
— Согласно приказу Реввоенсовета, обязан, как военный летнаб, в июне месяце носить летнюю форму.
Таковы были люди, которыми руководил обаятельный Чухновский. Его лицо, так часто покрывавшееся густым румянцем, и юношеские глаза на первый взгляд меньше всего свидетельствовали о замечательной воле и мужестве этого человека. Не знаю человека, который был бы скромнее его. Еще прежде, чем он со своими товарищами прославил экспедицию нашего ледокола, Чухновский сделался всеобщим любимцем красинцев.
Мы все относились к нему как к первому человеку в экспедиции, но сам он этого словно не замечал. Он производил иногда впечатление человека застенчивого и часто краснел. А между тем к началу похода «Красина», несмотря на свою молодость, Борис Григорьевич был уже известен как арктический летчик — один из пионеров советской авиации в Арктике. Он родился в 1898 году. Ленинградец, а по тем временам еще петербуржец, он окончил реальное училище в Гатчине и был принят в Морской корпус. В 1917 году вместе с третьей ротой этого корпуса он выступил против правительства Керенского, и это было началом его верной службы делу Советской республики. Окончил морскую авиационную школу, был начальником Ораниенбаумской морской летной дивизии. В 1919 году отправился на фронт гражданской войны, воевал в Каспийской военно-морской дивизии. После фронта Чухновский поступил в Морскую академию и в 1924 году по поручению академии участвовал в научной экспедиции на Новую Землю. На Новой Земле за четыре года до красинской экспедиции произошла случайная встреча профессора Самойловича и Чухновского. Год спустя Чухновский вместе с летчиком Кальвицем совершил по тем временам очень трудный перелет из Ленинграда на Новую Землю. По пути летчикам пришлось сделать посадку на Канином Носу, полуострове, по которому кочевали тогда еще полудикие ненцы. Кочевники приняли самолет за чудо, а летчиков чуть ли не за богов. Вскоре они убедились, что «свалившиеся к ним с неба» два человека — просто добрые и смелые русские люди.
Чухновский служил в Черноморском военном флоте. Уже по окончании красинской экспедиции Борис Григорьевич повез меня в район вблизи Севастополя, где в 1928 году была расположена его часть. И мне пришлось быть свидетелем трогательной встречи всемирно прославленного летчика с его бывшими однополчанами.
В то время, когда весь мир с волнением следил за попытками экспедиций различных стран разыскать исчезнувший экипаж дирижабля «Италия», Чухновский лежал в госпитале. Через несколько дней должна была состояться операция аппендицита. Когда летчик прочитал в газетах о предстоящем походе «Красина», операция по его требованию была отложена. Чухновский решил вместе с другими принять участие в розысках Нобиле.
Но гораздо раньше, чем имя Чухновского стало известно всему миру, имя это приобрело необыкновенную популярность среди экипажа нашего корабля.
На «Красине» бывали дни, когда приходилось работать, забыв об отдыхе и еде. Работали дни и ночи, выбивались из сил. А было и так. Человек доползал до койки, снимал полушубок и сапоги, готовясь ко сну. Но приходил другой человек, останавливал его, передавал приказ снова надеть полушубок и снова идти работать. Бывало, что люди, выбившиеся из сил, говорили, что больше они не могут, что хотят спать и имеют право на отдых. Но, когда в переданном приказе прибавлялось слово «Чухновский» — мол, «нужно для Бориса Григорьевича», «нужно для самолета Чухновского» или «нужно для авиагруппы», — тогда человек, у которого подгибались колени от усталости, опять покорно надевал полушубок, натягивал сапоги и, подавляя в себе чувство усталости, поднимался наверх, на палубу, или спускался на лед и работал, трудился, из каких-то неиссякаемых источников добывая новые и новые запасы сил.
