Владимир Чивилихин - Серебряные рельсы (сборник)
– Не шибко идет олень-то твой, – спокойно сказал проводник, и Кошурников вздрогнул. – Скоро он, оннахо, ляжет.
– Почему? – спросил Кошурников, почуяв неладное.
– Тяжелый ты, начальник, оннахо, – сказал Холлмоев.
Олень и вправду вскоре лег. Его подняли, но он снова лег через сотню метров.
– Не дойдет, – сказал проводник.
Тропа брала все круче. Кошурников шел пешком рядом с оленем и с волнением разглядывал рисунок хребта на горизонте. Вот он, этот Салаир! В Новосибирске начальник экспедиции пытался по темно-коричневым разводам десятиверстки зрительно представить себе контуры хребта. И сейчас он с удивлением и надеждой смотрел на горизонт – ему казалось, что он уже когда-то видел эти горы, и эту низкую падь впереди, и это серое небо, срезанное полукружьем седла.
Где-то за седлом Иден – Кишта караван поджидал Алеша Журавлев. Там же, в дремучей тайге, работала группа изыскателей, среди которых был друг и ученик начальника экспедиции Володя Козлов. Ребята, наверно, уже выяснили, можно ли пройти перевал тоннелем, – за день до отъезда Кошурникова из Новосибирска Козлов предупредил его по радио, что это окончательно станет ясно через две недели, а прошло уже три. Козлов умеет держать слово.
Только бы не отрицательный результат! А вдруг ребята делают напрасную работу? Мог же он ошибиться, послав их в это седло. И где гарантия, что не соврали старые карты?
Вот и перевал. Здесь особенно чувствовалось приближение зимы. Уже затянуло льдом озеро, из которого вытекала Малая Кишта, а снег плотно прикрыл скудный лишайник.
Этот нехороший признак недолго тревожил Кошурникова. Начальник экспедиции был счастлив сейчас. Десятки раз за свою жизнь он поднимался на перевалы, но никак не мог привыкнуть к этому – его всегда по-новому захватывало необъяснимое чувство торжества, и будто бы прибавлялось сил, и кровь будто бы становилась свежее и чище.
Он услышал, как охнул сзади Костя. Кошурников обернулся. Стофато замер на олене, будто изваяние, и смотрел безотрывно и жадно на панораму, что открылась с хребта. Небо раздвинулось вдруг, открыв необъятные дали. Глаз не задерживался на сизых вершинах у края небосвода, его тянуло вниз. Тайга, казалось, имела бездонную глубину. Темно-зеленая бездна притягивала и пугала. По ней бродили черные тени.
…Нет, бесспорно, это самое низкое седло Салаира. Неужели тут нельзя будет пробить короткий тоннель? Знать бы сейчас отметку в метрах! Ведь от нее зависит вся дальнейшая работа экспедиции, судьба варианта. Козлов уже, должно быть, определил отметку и теперь сидит в палатке, ждет меня. Но нет, это не такой парень, чтобы сидел сложа руки. Если слишком высокое седло, он бы уже двинулся навстречу. Но его нет. Где же он? Конечно же! Узнаю Володьку. Он получил положительный результат и не теряет даром времени – врубается в тайгу, тянет теодолитный ход к Казыру. Постой, а может, это только мои мечты? Но если так, то лучше Козлова никто не привяжет трассу к долине Казыра. Не придется брать его с собой, хотя бой он даст – только держись…
Кошурников тронул своего усталого оленя, обернулся к Косте:
– Первый раз на перевале?
– Первый, Михалыч! – Костя был возбужден. Он догнал Кошурникова, поехал рядом, не сводя глаз с глубокой долины. – Там Казыр, Михалыч?
– Вон он, – Кошурников показал на черную полосу далеко внизу, прикрытую едва заметным серым туманом. – Скоро тайга начнется. Где-то тут недалеко лагерь наш…
Солнце уже склонялось к закату, когда изыскатели въехали в тайгу. Быстро кончилось мелколесье, и караван обступили толстые стволы, похожие на чугунные колонны, глубоко и прочно вкопанные в землю.
Костя крутил головой по сторонам, то и дело вскрикивая:
– Вот это елка! Вот это деревцо! Михалыч, вы только посмотрите, какая елка!
– Какая же это тебе елка? – усмехнулся Кошурников.
– А что же?
– Лиственница. Это надо знать.
– Зачем?
– Некоторые ее свойства нам полезны. Кошурников мог бы прочитать о каждом таежном дереве целую лекцию. Взять ту же лиственницу. Кошурников любил это могучее дерево за его удивительную жизнеспособность. Есть вода – растет, нет воды – растет. От Монголии до Чукотки растет. Хвоя нежная, шелковистая. А хитрое дерево до чего! Прет метров до сорока, хотя держится за поверхность земли. Кажется, что зимой повалит его ветер, но не тут-то было – «листвяг» сбрасывает осенью хвою, и ветер пронизывает его насквозь. Смолы из нее, как из бочки, поэтому причалы строят из лиственницы – не гниют. Кержаки первые накаты изб делают тоже из нее, а самые закоренелые в своей вере старики загодя долбят из лиственницы колоды-домовины – двести лет будет лежать в ней запасливый кержак, не боясь тлена и червя.
Лиственнице цены нет, потому что древесина у нее прочна и упруга, из коры можно делать дубители, а из смолы – «венецианский терпентин», но не дается она человеку. По рекам плавить нельзя – тонет, а вывозить тяжело: могучие «листвяги» окружают себя настоящим защитным валом из вывороченных ветром деревьев. Иногда такие валы тянутся на десятки километров, и даже сам черт там сломал бы ногу, если б вздумал заняться лесозаготовками…
Кошурников улыбнулся и сказал Косте:
– Для костра лиственница хороша. Вот когда оборвешься в тайге и захочешь одежду починить – пали почем зря лиственницу. Горит ярко и совсем искры не дает. Смола!
– Понятно, – отозвался Стофато и вскрикнул: – А вот это уже точно елка! Теперь-то я вижу разницу.
– Ты считаешь, что это елка? – спросил начальник экспедиции.
– Конечно.
– Это пихта.
– А какая разница?
– Огромная. Смотри. Вот тебе елка и вот пихта. У пихты хвоя темнее, мягче, а кора глаже и синего цвета, чуешь? К воде тянется она. Древесина мягкая, как репа, и на плот годится. А в ветках хорошо ноги парить от ревматизма…
Кошурников замолчал. Снова им овладели мысли о дороге. «Если перевал не преграда, то долину соседней реки Кизира исследую на будущий год только для того, чтобы подтвердить этот вариант – уж больно он соблазнителен! Придется, наверно, и в обход Центрального Саяна, по северным хребтам, провести рекогносцировочные изыскания. Но это уже пустяки. Где же лагерь? Уже темнеет. Что это там за дымок? Конечно, это они. Только вот олешек мой совсем выбился из сил. Привязать его тут, что ли? Завтра пошлю кого-нибудь за ним».
– Лагерь! – крикнул он. – Километров пять отсюда.
– Дойдем, оннахо, – сказал подъехавший проводник. И взглянул на головного оленя. – Нет, не дойдем. Запалится оленка…
«6 октября. Вторник
Выехали утром в 10 часов. По дороге случилась одна неприятность: олень, который шел подо мной, два раза ложился, а на третий раз лег – и поднять его не могли. Пришлось расседлать и пересесть на резервного, а этого беднягу оставили привязанным к кустику ночевать. Завтра за ним отправятся от Козлова и переведут его на мясо, если за ночь не сдохнет. Хороший был оленка!
