Владимир Чивилихин - Серебряные рельсы (сборник)
Перед беседой пришлось их купить: как раз было мое дежурство на кухне, и я сварганил им такой ужин, что они даже не заметили, как уплели по две порции первого, попросили добавки второго, а когда я к чаю достал из печи лист с румяными пампушками, они вообще обалдели. От стола отвалились хмельные, дружно сказали «спасибо». Я дал им отдышаться и покурить, потом собрал на инструктаж. Сказал, что приближается время отчета, мы будем его делать всей бригадой и вообще отныне будем работать так, как надо, а не так, как работал дядя, который был подлец и уголовник, а вы-то, мол, славные ребята, у вас свои мозги, должны сами соображать.
После деловой части решил поговорить с ними по душам. Олег никак, можно считать, не отреагировал на мое, попросту сказать, заискивание, сидел с обычной своей миной, смотрел в пол, и я его не стал пока беспокоить. А землячкам, которые тоже молчали, заявил, что я им присваиваю третий разряд, но буду до него еще тянуть, если они захотят тянуться, а не пожелают – могу с ними запросто распрощаться. Только учтите, мол, – работаем мы тут вчетвером, жаловаться в управе друг на друга не будем, справимся со всеми проблемами сами.
Вовка Пшеничный раскололся первым. Сказал, что вообще-то тут смертная тоска, убивает однообразие работы, оторванность от всего и не видно никаких результатов. «Даже иногда не верится, что эти проклятые суточные дежурства кому-то нужны», – поддержал его Шурик. Короче, они самого главного про свою работу не знали, не верили в ее необходимость, и, конечно, с таким подходом много не наработаешь. Взялся им рассказывать, как однажды в Саянах благодаря моей сводке был спасен от смерти охотник-тоф. Они заинтересовались. И тут, говорю, ни один самолет или вертолет не поднимается, если мы это дело не благословим. В горах этих все так изменчиво, а наша труба – ключ ко многим изменениям. И вот представьте – мы даем неверную сводку, во Фрунзе или Ташкенте поднимается самолет и по пути в Душанбе попадает в грозовой фронт. Вынужденную посадку в этих местах не совершишь.
Кроме того, говорю, мы же фактически держим ключи от огромных богатств. Ведь внизу очень многие люди ждут от нас сообщений – хлопкоробы, рисоводы, энергетики, речники, всякие начальники. Зарегистрируем мы добрые снега и хорошую весну – внизу все будут ждать воды, которая там на вес золота. Дадим неверные данные – люди не так подготовятся, и это может вызвать большие потери денег и труда, привести даже к стихийным бедствиям. А ведь нашими данными пользуются и ученые, и плановики, и еще кое-кто поважней, и на самый крайний случай международных осложнений вот он, братцы мои, ключик от сейфа, где хранится наш опечатанный код…
Другими словами, сказал я, мы не то чтобы боги, но вроде их заместителей или, еще точнее, посредники между богами и людьми. «Да бога нет!» – резонно возразил мне Олег, а я был рад, что он хоть так отреагировал. Вообще я, как мальчишка, радовался тому, что затеял этот разговор, потому что они сидели развесив уши. Теперь мне надо занять их работой, разбудить Шурика от зимней спячки, вылечить Вовку от меланхолии и сделать так, чтоб Олег понял, что и в нашем деле можно найти интерес. Кончается декада, и я завтра усаживаю свою «бригаду Ух» за отчет…
Вернулся с площадки. Метель, как писал Есенин, – просто черт возьми! Сарысуйские ветры по сравнению со здешними – нежнейшие зефиры. Шел по веревке и – представляешь? – дышать тяжело, воздух загоняет в легкие, а с двадцати метров уже не видно света в моем окошке. Такое ощущение, что снеговая туча остановилась своим центром на нашем перевале и месит, крутит, ярится, рвет на куски себя, но уже, кажется, начала изнемогать.
Метель эта какая-то странная – с довольно крепким морозом. Мой чубчик забивает снегом, и он смерзается, как собачий колтун. Вот я отмял его, снял с лица заледеневшую корку снега и снова сажусь за работу.
У меня какое-то чутье на погоду вырабатывается, что ли? Утром тучи ушли. Небо очистилось, и я решил подняться к дальнему осадкомеру, чтобы проверить его местонахождение по карте и снять осадки. Олег Лисицын собрался пойти со мной – в дальние маршруты высокогорники поодиночке не ходят. Это было какое-то сумасшедшее восхождение, ты даже представить себе не можешь. Я пошел на горных лыжах, Олег – на простых. Поначалу он взял очень резво. Я предупредил его, что впереди нас ожидает не крутой, но затяжной многокилометровый подъем. Он даже не обернулся – должно быть, решил испытать начальника. Жмет и жмет, а я потиху соплю и соплю у него за спиной, не дальше и не ближе, взял один темп и тяну. Ну, думаю, погоди ты у меня!
Спустились в ущелье. Перед подъемом я предложил ему отдохнуть. Он с презрением посмотрел на меня – за кого, мол, ты нас принимаешь, разве это подъем? Конечно, он имел основания задаваться: десять лет разницы в возрасте чего-нибудь да значат! И я решил во что бы то ни стало проучить мальца.
Пошли. И знаешь, тут уж я на нем отыгрался! Вышел вперед и потилипал этаким равномерным, емким шагом. Минут через пятнадцать услышал, что мой герой закряхтел. Я делаю вид, что ничего не замечаю, и немножко прибавляю. Стараясь не отстать, он захрипел и даже взялся тихонько и непроизвольно постанывать. Я начал отрыв, не оглядываясь, не снижая скорости, но шумное дыхание Олега в тишине свежего утра было слышно очень далеко. Окончательно оторвался от него, решил сдохнуть, но дотянуть до конца подъема в том темпе, который взял. Не выдержал, однако, стало очень тяжело, сердце западало, и я вынужден был сбавить. Олег, правда, этого не мог заметить, он едва шевелился далеко внизу. Потом я увидел, что он повалился на отдых. А я все же добил склон и уже наверху дождался этого твистуна. У него были какие-то жалкие мокрые глаза, на меня не смотрел, совсем парень запалился.
Признаться, мы долго отдыхали наверху, разглядывали горы. «Зачем, ты думаешь, альпинисты в наши места лезут?» – спросил я, когда он пришел в себя. «Тут очень мило», – ответил Олег, озираясь. «Мило!» Ты чувствуешь, насколько парень еще слеп из-за своего пижонского отношения к жизни.
Горы были сказочно хороши в тот час! Мраморно-белые громады с розовыми и синими оттенками лежали под голубым небом величаво и просто – идеальное воплощение могущества и мудрого покоя. Я стоял и думал: правда, почему сюда манит людей? В горах снова и снова возрождается человечья душа; люди рвутся к вершинам, часто совершая подвиги и рискуя жизнью, чтобы подняться выше повседневных забот, пустой борьбы меж собой, однообразных развлечений. И только горы наградят тебя счастьем познать в таком чистом виде товарищество – святое, высшее чувство.
Притягательность гор объясняется и другими причинами, более важными и сложными. В жизни обыкновенного человека так много переменных и неизвестных, что он хочет встречи лоб в лоб с реальной трудностью, жаждет почувствовать себя победителем, обнаружить в себе способность к подвигу. Однако это было бы иллюзией, своего рода уходом, пусть и временным, от борьбы внизу, ради которой и живет современный человек, если б горы не давали зарядки, не помогали бы потом там, откуда ты пришел, не подсказывали бы тебе ответа на вопрос: кто ты? И к нам, высокогорникам, это тоже относится, хотя у нас тут работа, и, наверно, можно постепенно привыкнуть к этой доступной и каждодневной красоте и высоте.
