Игорь Зотиков - Пикник на Аппалачской тропе
Я слушал и молчал. Ведь и я сам так же всегда старался привести в свой дом в Москве всех приезжающих ко мне американцев и тоже гордился, что мои дети видят в них таких же людей, как и мы. А это так всем надо.
И вспомнилось вдруг, как однажды, пару лет назад, осенью, в воскресенье, ко мне домой в гости приехал научный руководитель КРРЕЛ Андрей Владимирович Ассмус, и мы гуляли с ним вдоль нашего длинного московского дома. И как мне тоже приятно было знакомить его с притихшими вдруг, смотрящими исподлобья друзьями моего сына. Еще бы: американец, наполовину военный, да еще говорящий на каком-то несовременном русском языке, на котором говорят руководители иностранных разведок в различных кинофильмах о шпионах. Да и одет он как-то необычно, хоть и просто. И я помню, как услышал сзади чей-то горячий шепот: «Он же шпион, шпион!» А сын мой тоже шепотом убеждал, что это не так. Мне хотелось сказать что-то по этому поводу, но я знал, что это бесполезно. Просто надо, чтобы эти мальчики чаще видели бы американцев у себя дома и в доме своих друзей, как мои дети. И тогда они перестанут пугаться их.
Вот сколько разных мыслей пробудил во мне интересный фильм, поставленный Френком Синатрой. Молодец он!
12 мая, воскресенье. Вчера нарисовал наконец этюд: дом госпожи Ламонт, где живу, и мое любимое в Америке дерево — элм, то есть американский вяз. Он растет рядом на поляне. Вечером ходил, выбирал место для еще одного этюда — хочу нарисовать обрыв, реку Гудзон внизу, нашу лабораторию, проглядывающую из-за деревьев.
Вчера вечером смотрел передачу, которая никак не уходит из моей головы, — международные соревнования «рестлеров» — борцов без правил: они кусали друг друга, визжали, когда у них выворачивали руки. Как правило, один сразу же вырывался вперед и несколько раз так ударял партнера об пол, что тот потом мало что соображал и лежал, еле шевелясь, на полу. А побеждающий залезал на самый верх канатов у углового столбика, не спеша так залезал, и потом прыгал на лежащего, придавливал его всей тяжестью своего тела. Ужасно. Но знатоки говорят, что это все только так подстроено. Это только игра, хоть и опасная.
Тюльпанное дерево
Ночное пение соловья и разные значения слова «найтингейл». Рассказ о том, почему прогорела фабрика картонных изделий. В моей одинокой квартире появляется соседка из Ниццы. Откуда взялось слово ясли? Находка в ледяном керне. Земляничное дерево. Писатели о своей работе. Фирма «Кока-кола» переходит на новый рецепт. Праздник кушанья — чили в Ламонте. Шпиономания. Дик Камерун становится безработным. Рамадан приходит и в наш дом…
Пять утра. Лег спать в половине первого, но проснулся от пения соловья у самого окна. Так по-русски поет найтингейл. («Найтингейл» — соловей. По-английски «найт» — ночь, а «гейл» — резкий порыв ветра или внезапный взрыв смеха.) Стал на цыпочки, зажег свет. Соловей не улетел, а я стал рыться в словаре, чтобы проверить это слово — «найтингейл». Меня всегда интересовало оно, особенно после того как в прошлый раз в Буффало на огромной бронзовой пряжке поясного ремня джинсов одной из секретарш нашего департамента геологии я увидел изображение такого знакомого мне самолета «Геркулес С-130», на котором я вез своих раненых полярников, а под ним какое-то довольно длинное слово — «найтингейл». Я заинтересовался, какое отношение имеет соловей к самолету.
«Очень прямое, — объяснила она мне. — Это не просто самолет, а санитарный самолет со знаком Красного Креста».
Оказывается, это слово имеет два значения. Первое: «ночной певец» — маленькая европейская птичка, хорошо поющая по ночам в брачный период. Второе значение этого слова связано с именем Флоренс Найтингейл (1829–1910) — знаменитой медицинской сестры, служившей в английской армии. Она была основательницей английской службы сестер милосердия. Вот почему самолет был так назван. А жаль! Как хорошо было бы, если бы кто-то с самого начала назвал его просто — «соловей». Кстати, надо бы узнать, почему по-русски эту славную птичку зовут «соловей». Так я здесь продолжаю учить английский.
Стало светать, и мой соловей улетел.
После работы заехал Николай Иванович, покатал немного по окрестностям, показал фабрику картонных коробок, на которой он проработал 25 лет как чернорабочий. Именно так он себя всегда называет с гордостью: «Я свободолюбивый человек и люблю говорить, что думаю. А это в любой стране, даже в Америке, можно делать или если у тебя есть хотя бы полмиллиона, или если ты на самом дне служебной карьеры. Только чернорабочий может везде говорить обо всем что хочет. Потому что людям нужны его руки и спина, а наказать его, понизить в должности невозможно… Кстати, сейчас моя фабрика закрылась, — печально сказал он, — она прогорела, и все местные жители лишились работы. Хоть и жаль, а сами они виноваты».
— Почему сами?
— А потому, что в Америке никто не хочет хорошо работать. Рабочие в большинстве малограмотны, а система — «принят на работу первым — будешь уволен последним» — заставляет многих держаться за свою должность, не стремясь к усовершенствованию. Научился поворачивать гаечный ключ — и забыл, как бить молотком. Короче, фабрика делала коробки для макарон, вермишели… Но эти коробки слишком дешевы, чтобы делать их в штате Нью-Йорк, где зарплата сравнительно велика. Их надо делать где-нибудь в Луизиане, а здесь нужно было бы заняться ну хотя бы производством коробочек для лекарств. За них фабрика получала бы много больше. Но оказалось, что никто на фабрике уже не может так организовать себя, чтобы не делать ошибок. Но если ты иногда наклеишь на коробку для вермишели этикетку лапши — это не очень страшно, а если наклеишь на коробку для снотворного этикетку для детских пилюлек от кашля — это уже преступление. Поэтому фабрика прогорела, а рабочие не смогли устроиться в другие места. Ведь если они даже наклейки не могут наклеивать без ошибок — куда им чинить машины или холодильники. Хотя человек, который здесь умеет чинить машины, зарабатывает очень много.
Вообще Николай Иванович считает, что эмигранты Америки последних ста лет — это уже бездельники или никчемные люди, которые не смогли устроиться даже у себя дома. Себя же он считает не эмигрантом, а жертвой второй мировой войны.
После покупки продуктов заехали на бензоколонку к его сыну. Ему тридцать лет, но он нигде не учится, ничего не умеет. Просто заправляет машины, получает свои пять долларов в час и доволен.
— Трудно здесь воспитывать детей, — вздыхает Николай Иванович.
