Соленый ветер. Штурман дальнего плавания. Под парусами через океаны - Лухманов Дмитрий Афанасьевич
После этого подвига Кирюша получил прозвище Пожиратель акульих сердец.
Мясо акулы и в вареном, и в жареном виде оказалось жестким и с каким-то особым, неприятным запахом, но тем не менее было съедено. Кот Блэки тоже полакомился акулятиной.
Впоследствии мы поймали еще двух акул и нескольких дорад.
Дорада, или, вернее, корифена, — замечательно оригинальная и красивая рыба. Некоторые дорады достигают полутора метров длины и сорока сантиметров ширины, но толщина корпуса не больше двадцати сантиметров. Окраска ее изумительна: спина темно-зеленая с золотым отливом, брюхо светлее и постепенно переходит в блестящий серебристый цвет. На жаберных крышках овальные золотистые пятна. Золотистая полоса украшает лоб между глазами, и целый ряд таких же полос проходит по бокам. Сплошной спинной плавник тянется почти вдоль всей рыбы и окрашен в синеватый цвет с бурыми полосками. Мясо корифен довольно безвкусно, а иногда бывает и ядовито. Морское поверье приписывает это тому, что корифены будто бы любят тереться о медную обшивку подводной части кораблей. Это, конечно, совершенная чушь; однако то, что некоторые особи этих рыб ядовиты, остается фактом, и случаи отравления бывали нередки. Чтобы распознать, ядовита пойманная рыба или нет, моряки установили следующую практику: в котел, где варится рыба, кладут серебряную ложку или монету: если серебро почернеет, то рыбу есть не следует, а если нет, то она безвредна.
Я очень жалел, что на «Товарище» не было ни Брема, ни других каких-нибудь книг или атласов по естественной истории. Популярные лекции из жизни рыб, моллюсков и птиц, которые попадались на нашем пути, были бы полезны и интересны, а в некоторых случаях могли бы оградить и предостеречь нас от случайных неприятных инцидентов. Так, например, в один чудный яркий солнечный день мы были окружены какими-то очень красивыми моллюсками с переливающими всеми цветами радуги, вздымающимися над водой плавниками. Эти плавники они подставляли ветру, как парус, и грациозно скользили по ярко-голубой поверхности океана. Одно такое животное мы зацепили ведром и подняли на палубу. Почти весь низ ведра был заполнен длинными нитями — щупальцами. Плавник имел вид воздушной камеры, то надувавшейся воздухом, то опадавшей. Полюбовавшись моллюском и сняв с него несколько фотографий, мы выплеснули его обратно за борт и хорошо сделали, как оказалось впоследствии. Он был так красив, что надолго остался у меня в памяти. Вернувшись после плавания на «Товарище» в Ленинград, я отыскал его рисунок в красках у Брема и вот что прочел о нем:
«Так называемые португальские галеры — физалии, принадлежащие к отряду сифонофор, представляют один из красивейших и наиболее замечательных, но и наиболее опасных родов кишечнополостных.
Физалии отливают великолепными красками своего наряда. Воздушный пузырь и его гребень выглядят как из чистого серебра, и украшены светло-голубым, фиолетовым и пурпурным цветами. Яркий карминово-красный цвет окрашивает утолщения на киле гребня, а чудный ультрамариновый цвет окрашивает все придатки.
Даже грубые матросы не могут удержаться от восхищения перед этим великолепным созданием, пузырь которого может достигать величины детской головы, а арканчики погружаются глубоко в воду. Однако восхищение матросов идет наряду с почтительным страхом. Во время кругосветного плавания судна „Принцесса Луиза“, мимо корабля проплывала великолепная физалия. Молодой отважный матрос спрыгнул в море, чтобы овладеть животным, подплыл к нему и схватил. Тогда животное окружило своими длинными хватательными нитями дерзкого противника. Молодой человек был пронизан ужаснейшей болью. Он с отчаяньем закричал о помощи и насилу мог достигнуть судна вплавь, чтобы дать поднять себя на борт. После этого он заболел так сильно лихорадкой и воспалением, что долгое время опасались за его жизнь…»
Прочтя этот замечательный русский перевод замечательного немецкого описания, я от души порадовался задним числом, что, несмотря на наличие значительного количества «отважных молодых людей» среди «грубых матросов» «Товарища», ни один из них не прыгнул за борт и не попал в объятия этого изумительно красивого моллюска, к которому я теперь невольно почувствовал «почтительный страх».
Дни шли за днями. 8 декабря «Товарищ» пересек тропик Козерога в 37°57′ западной долготы. Кончился зюйд-остовый пассат, и, подойдя к параллели мыса Св. Екатерины, мы снова очутились в преподлом месте.
У наших ребят уже сложилось впечатление, что все мысы, острова и проливы, носящие названия разных святых, таят в себе какую-нибудь гадость, особенно, конечно, по отношению к советскому судну.
Побережье Южной Америки, от параллели мыса Св. Екатерины и приблизительно до 30° южной широты, славится следующим милым свойством: юго-западный и северо-восточный ветры постоянно сменяются один другим и разводят громадное неправильное волнение. Часто ветер, достигающий степени шторма, неожиданно падает в несколько минут. Заштилевшее судно начинает безумно раскачиваться на высоких волнах и, не имея движения вперед, перестает слушаться руля. Такое положение продолжается иногда полчаса, иногда сутки и больше. А затем новый ветер налетает совершенно неожиданно или с той стороны, с которой дул раньше, или с противоположной. Барометр ничего не предсказывает, а так как небо часто бывает облачно и при этом одноцветно, то и по его виду трудно что-нибудь предсказать.
Случилось как-то так, что неожиданные шквалы налетали почти всегда на вахте третьего помощника Николая Васильевича Вешнякова. Сидишь, бывало, у себя в каюте или в кают-компании и перечитываешь в двадцатый раз лоции южного Атлантического океана, и вдруг сквозь открытый светлый люк услышишь возглас Николая Васильевича:
— Эге!..
И в ту же минуту раздается свист и рев налетевшего шквала.
С криком «пошел все наверх!» выскочишь на палубу, и начинается катавасия:
— Право на борт!.. Бом- и брам-фалы отдавай!.. Нижние брамсели на гитовы!.. На гротовые брасы на левую!.. Гафтопсель долой!.. Бизань на гитовы!..
И обросший травяной бородой, перегруженный, неуклюжий «Товарищ» начинает лениво разворачиваться кормой на ветер.
Примешь шквал с кормы и ждешь, когда установится ветер, чтобы лечь на тот или на другой курс.
А что делалось с «Товарищем» на большом волнении во время стихшего ветра! Перегруженный тяжелым, лежащим на дне камнем, он был необыкновенно устойчив, и при ровном штормовом ветре можно было скорей потерять мачты, чем накренить его больше десяти градусов. Но зато, когда ветер стихал или дул прямо в корму, «Товарищ» качался, как маятник, делая от двенадцати до пятнадцати размахов в минуту с креном по двадцать — двадцать пять градусов на сторону. И такая качка корабля, превращенного неправильной погрузкой в ваньку-встаньку, продолжалась иногда по три-четыре дня без передышки.
Принимая во внимание, что мачты «Товарища» имеют высоту над ватерлинией в 48 м и весят вместе с реями и такелажем 147 000 кг, можно себе до некоторой степени представить, как подобная качка отражалась на связях судна и самом рангоуте. Между тем, по моему подсчету, за переход Мурманск — Монтевидео «Товарищ» сделал около 360 000 таких размахов, а верхушки его мачт прочертили по небу приблизительно около 74 400 км.
Наконец, перевалив через 30-й градус южной широты, «Товарищ» взял курс к устью Ла-Платы.
Мы медленно, но верно приближались к цели нашего путешествия. Погода начала принимать более благоприятный и ровный характер, и жизнь на корабле стала снова спокойнее.
Эту последнюю часть нашего океанского плавания нужно отметить встречей с итальянским пароходом «Юлий Цезарь» и другой встречей с неизвестным пароходом, который, несмотря на чудную, тихую, ясную и хотя безлунную, но звездную ночь и полную исправность наших отличительных огней, чуть-чуть нас не потопил. Затем мы вытерпели «памперос».
Начну с первой встречи.
Было четыре часа пополудни. Дул легкий попутный ветер, и «Товарищ» медленно двигался к югу, делая по две-три мили в час, когда с бака раздались три удара в колокол и голос впередсмотрящего:
