Дмитрий Шпаро - К полюсу!
На обед остановились в обычное время — 12.25 и, взяв солнце (определив его высоту), посчитали широту — 88°28'. Три мили прошли за 155 минут движения, и это неплохо, а главное, солнышко порадовало, правда, чувствовалось, что мы прощаемся с ним надолго.
После обеда сделали еще четыре перехода.
День был прожит в борьбе со льдами: боль в ногах, неудачное падение, разбитое лицо — все ожесточало. Но чувствовались силы, все-таки мы были хозяевами положения.
В 18.15 у Рахманова сломалась лыжа — первая поломка за 1300 километров. Лопнул слой под грузовой площадкой. Остановились, и Леденев поставил крепление на одну из двух запасных лыж, которые мы тянули за собой на веревочке. Сломанную починили, и она стала запасной. Ремонт занял 30 минут. В 19.50 остановились перед поясом торосов — побоялись на ночь глядя лезть в них.
23 мая прошло в напряженных трудах. Пасмурным теплым утром провели обязательные эксперименты со связью и сигнальными средствами. Удивлялись обилию молодых льдов. После обеда вышли на пятачок пака. Точно египетские пирамиды, стояли на нем старые серые оплывшие торосы. Толстому льду обрадовались, как будто ступили на землю.
Из вечернего лагеря передали в Москву свои приблизительные координаты: 88°41' северной широты и 160° восточной долготы. За два дня продвинулись всего на 16 минут.
Следующий день ничего нового не принес. Снова однолетние льды. На редкость трудные и травмоопасные торосы. Как выразился Рахманов, «сплошное лазание и по вертикали и по горизонтали». В начале десятого перехода Давыдов переломил лыжу. Дерево внутри оказалось совершенно мокрым. Кончаются ресурсы у наших помощниц. Целую запасную лыжу отдали Давыдову.
Координаты по счислению 88°51' северной широты, 160° восточной долготы.
Утром 25 мая проснулся от грохота. Дежурный Шишкарев перевернул кастрюлю с кашей. «Свари снова», — сказал я ему сочувственно. Юра передавал корреспонденцию в «Правду». Ровно на час запоздали с подъемом, но зато выспались; в 6.30 Василий разбудил нас, а в 8.10 уже надели рюкзаки.
В 10 часов посветлело, облака поредели, мы увидели клочок синего неба. Перед обедом шли целую ходку по ровному полю пака, я был впереди и, по-моему, темп задал отличный. Обедали среди холмов на круглом пятне серого льда. В ту часть неба, где должно быть солнце, нацелили теодолит. Напрасно — густая мгла нахлынула снова. Ветер юго-западный. Температура всего -9°.
С 22.00 до 23.00 слушали передачу Всесоюзного радио «Голоса родных». В штаб сообщили координаты; 89°4' северной широты и 160° восточной долготы.
26 мая шли хорошо, быстро, много, упорно. На каждой ходке четыре-пять раз проверяли по компасу направление движения. Жидкостные компаса работают вполне сносно.
В лагере четвертого сброса штурманы получили тринадцать линий положения солнца, чтобы выявить возможный дрейф льда. Его не было. Определили магнитное склонение (угол между направлениями на Северный полюс и Северный магнитный полюс) — 100°. 26 мая мы считали, что продолжаем идти по 160-му меридиану со склонением 100°.
Движение по меридиану в течение нескольких дней не может практически изменить магнитное склонение, ибо Северный магнитный полюс от нас очень далеко. Однако если мы всего на несколько километров сбиваемся на восток или запад, то склонение тут же резко изменяется, потому что Северный полюс рядом. К востоку оно увеличивается, к западу уменьшается.
По компасу идем точно. Без чрезмерных стараний меридиан всегда удавалось держать, но все-таки солнышко если не каждый день, то уж через день поднималось, и легко было проверить себя. Теперь его нет четыре дня. Ветер переменный, несильный. Естественно предположить, что дрейфа нет, как его не было в лагере последнего сброса. Естественно... Но только потому, что мы о дрейфе ничего нового не знаем. На самом деле он может быть. Если бы льды увлекли нас вправо, то мы должны были бы вводить в свои расчеты все увеличивающееся магнитное склонение. С прежним мы шли бы уже не на север, а отклонялись к востоку — туда, куда и без того нас сносил дрейф. Ошибка нарастала бы, и легко сообразить, что в этом печальном случае мы должны были бы идти по кривой, похожей на часть параболы, выпуклостью обращенной к полюсу. Сперва мы приближались бы к нему, а потом, по второй ветви параболы, начали бы удаляться. Снос на запад повлек бы за собой движение по схожей кривой, только расположенной слева от курса. Короче говоря, если предположить, что восточный и западный дрейфы, а также отсутствие этих боковых движений равновероятны, то 28 мая шансов быть лицом к северу выходило у нас вдвое меньше, чем повернуться к нему спиной. 28 мая благоразумнее ждать солнца, чем идти, — это было совершенно ясно. По поводу 27-го мнения разделились, 26-го же, по нашим расчетам, в любом случае (по прямой или по параболе) мы приближались к полюсу, а поэтому торопились и быстро бежали, крепко держась за воображаемый 160-й меридиан.
До обеда сделали пять ходок. На дневном привале, как и в прошлые дни, установили теодолит, но солнце не показалось.
Юра сломал лыжу. Так же, как у Вадима, она разломилась на две половинки. У Рахманова взяли крепкую лыжу, которая до недавнего времени была запасной, и отдали Хмелевскому, к Володе же вернулась его старая знакомая — расщепленная и починенная. Забрали у Рахманова шесть килограммов груза, чтобы ему легче было лавировать на сломанной лыже. Четыре половинки двух «Бескидов» разобрали по рюкзакам — так неожиданно избавились от в общем-то обременительного сопровождения. Посмеялись над Давыдовым, который недавно сообщил нам, сколько раз до полюса ему предстоит везти запасные лыжи. (Все путешествие мы тянули их за собой, меняясь на каждой ходке.)
Два события 26 мая остались темой последующих разговоров: сломанная лыжа и пуночка — полярный воробушек, подсевший к нашей лыжне. Он появился словно бы ниоткуда.
Мы шли цепочкой по молодому, покрытому снегом полю. Вдруг метрах в трех от Леденева, который был первым, во всю мочь чирикая, села птичка.
Я подумал: «Бедная, сейчас покормим тебя, может быть, ты полетишь за нами до полюса и на наших привалах будешь пиршествовать?» Леденев нацелился на пуночку кинокамерой, но она подпрыгнула и перелетела к середине цепочки. Снова, будто очень торопясь, она что-то рассказывала и, словно после купания, отряхивалась. Сделав третью совсем короткую посадку возле последнего из нас, она упорхнула. Исчезла почти мгновенно, только чириканье еще слышалось.
Все сошлись на том, что птица прилетела с большого разводья, которое, судя по небу, лежало километрах в двенадцати на северо-востоке. И, уж конечно, она не погибает от голода. Похоже, что это сытый, довольный жизнью и деятельный воробей.
