Ян Рыбак - Hollywood на Хане
— А птица?..
— А вот птица — это мясо. Особенно курица… Но и птица не любая в пищу идёт. Там что-то с крыльями и с пальцами на ногах связано — точно не помню… Но страуса точно есть нельзя. Да и мясо не любое кашерно. Ну, там, свинина ясный пень. Но, вообще-то, есть четкие критерии, кого еврею можно кушать: только парнокопытных, которые с рогами. Конину нельзя, да и верблюда тоже — хоть и двупал, но копыт не имеет. Мо-зо-ле-но-гий!
— И что, многие у вас это соблюдают?
— Как тебе сказать… Со всеми заморочками, с раздельными мойками для мясного и молочного, с исследованием на предмет кашерности всего и вся, вплоть до одеколона — только ультраортодоксы, пожалуй… Такие, в черных шляпах и лапсердаках.
— А, видел… — Лёша кивнул понимающе и ухмыльнулся.
— Ну, а свинину, конечно, большинство народу не ест. У нас, кстати, полно кабанов диких на севере — расплодились, просто бедствие. Арабы, правда, охотятся.
— Так они ж тоже не едят?..
— Мусульмане не едят, но христиане-то едят. Мясо христианам продают.
— Арабам-христианам?
— Ну да. А ещё, в еврейских некашерных ресторанах свинина называется «белым мясом»… Эвфемизм такой — берегут чувства гастрономических меньшинств… Не свиноед презренный, а любитель «белого мяса». У меня самого, кстати, насчет свинины забавный случай был.
— Рассказывай!..
И тут я угостил Лёшу своей любимой историей.
Было это давно, — в те скудные, но обещавшие так много, а потому прекрасные времена, когда я только начал работать в своей «конторе». Всякий новоприбывший репатриант привозит с собой заветный сундучок штампов и расхожих представлений, и у меня он тоже имелся. Я был уверен, что все поголовно коренные израильтяне, кроме каких-то совсем уже асоциальных, нарочито эпатирующих типов, шарахаются от свинины, как монашка от фаллоимитатора. Работал я поначалу почти бесплатно, но инженером в хорошей вполне солидной фирме. Трудился, как пчелка: прилежно и в срок исполнял поручения и всячески демонстрировал начальству свой почти бессловесный пока ещё интеллект: глазами да понимающими кивками головы. В общем, дорожил местом, что называется. Первого моего начальника (а я уже троих пережил, в хорошем, конечно, смысле) звали Моше Цадик, что в легкомысленном переводе на русский звучит, как Мишка Праведник… Маленький худой мужичок за шестьдесят, с козлиной бородкой, глазами дерзкого умницы и точными, молодыми движениями бывшего каратиста. Я редко видел его серьёзно кушающим, обычно он приносил с собой на работу пару гронок отборного винограда, — тем и питался, и кроме этого факта мне не было известно ничего о его кулинарных пристрастиях. Решил он как-то раз взять меня с собой на объект в воспитательно-образовательных целях, а так же, чтобы оторвать от чертежей и спецификаций и прикоснуть к живому и дышащему (всякой дрянью, замечу в скобках) производству, которое я, вообще-то, терпеть не могу, но с радостью соглашаюсь. Проведя полдня среди воняющих химикалиями загадочных автоклавов и автоклавок, вдоволь поблуждав в техногенных джунглях, где с высоких полипропиленовых стволов свисали разноцветные лианы проводов и кабелей, а человекообразные операторы, почёсываясь, ходили на водопой к кофейному автомату, мы отправились в обратный путь. По дороге Моше расспрашивал меня о жизни простого человека в советском государстве, а я рассказывал хоть и честно, но так, чтобы мои соотечественники, а с ними и я сам, не выглядели совсем уж безнадёжными папуасами. Вели, мол, жизнь скромную, но просвещенную: на завтрак — Достоевский, на обед — Толстой, а на ужин — Чехов, поскольку тяжелое на ночь не полезно. Хоть и вещал я о высоком, но к этому моменту уже вполне низменно хотел жрать. На подъезде к Хадере Моше надолго задумался, затем спросил меня мягко, без нажима, но и без извинительных интонаций излишне деликатного человека, которым он не являлся:
— А скажи, вы в России ели свинину?.. ТЫ ел свинину?.. — добавил он, заточив вопрос и направив его смертоносным остриём в грудь беззащитного подчинённого ему создания…
Бли-и-н!.. Что говорить, как ответить?.. Вот ведь козёл, — какое ему дело?.. Что хочу, то и ем — свободный гражданин свободной страны… Уволит? Репрессирует?.. Минута прошла, надо отвечать…
— Смотри — говорю я медленно и раздумчиво, изо всех сил стараясь не соскользнуть в оправдывающийся тон — там, в России, никто не соблюдал кашрут. Я ел там всё, в том числе и свинину, — я, вообще, человек не верующий. Не вижу причин, почему я должен был бы менять свои привычки… (Какой я, всё-таки, молодец: герой, свиной диссидент, блестящим будущим своим рискую, но головы не склоняю перед религиозным мракобесием!..)
Моше на секунду оторвался от дороги и зыркнул на меня посветлевшим серым глазом:
— Прекрасно! Я знаю тут, под Хадерой, небольшой ресторанчик, где готовят замечательный «белый» стейк! Ты уже голоден?..
Второй выход
Мало рано проснуться, и даже встать рано — это ещё тоже, в сущности, не означает раннего выхода… Несмотря на наши благие намерения, которые выразились в установленном на 5:15 будильнике, Лёша долго не мог преодолеть притяжение «постели», а я, хоть и преодолел его вовремя, но потратил полчаса на войну с «молнией» в нижнем отделении рюкзака, который, кстати, произведен одним из спонсоров нашей экспедиции. Тут я попадаю в некоторое затруднение, которое прямо-таки не знаю, как и разрешить… С одной стороны, как человек пишущий и уважающий свой труд, я должен — просто обязан — быть предельно откровенен с читателем, и, к тому же, написание данного опуса не было оговорено никакими договорами и соглашениями, ни устными, ни письменными, являясь, таким образом, моим личным частным предприятием. С другой стороны, катить бочки на спонсора, кажется мне не совсем этичным, а потому я постараюсь быть предельно сдержанным в выражении своих чувств, и просто в выражениях…
Мой принцип с этого момента: о спонсорах, как о мёртвых: «ничего или только хорошее!»
Чертова «молния», по правде говоря, изрядно вывела меня из равновесия. Что я только не перепробовал!.. Я даже сбегал в столовую за сливочным маслом, но смазка не помогла, нижнее отделение рюкзака так и осталось закрытым на две трети, и мне пришлось запихивать свой спальник без чехла через оставшееся отверстие. Только ходьба и морозный утренний воздух — эти два лекаря ран душевных — успокоили меня и примирили с моей жизнью и с её спонсорами…
Погода сегодня бодрит: вдоль ледника задувает живительный ветерок, а хорошо выспавшееся небо выгнулось высоким, упругим куполом: мощная, плотная синева, лишь местами армированная алюминиевыми волокнами перистых облаков. Солнце, застрявшее в сплетении этих волокон, выглядит, как косматая спросонья путана.
