Жюль Верн - Упрямец Керабан
А Бруно должен был вернуться в гостиницу «Пест» на проспекте Пера, где его хозяин и он остановились утром, чтобы немедленно перенести в контору весь багаж ван Миттена и собственный. Сам же податливый голландец, которого Керабан не терял из виду, не осмеливался покинуть строптивого набоба ни на минуту.
— Итак, мой хозяин, это решено? — спросил Бруно перед уходом из конторы.
— А как же иначе может быть с таким чертом! — ответил ван Миттен.
— Мы отправимся в путешествие к Черному морю?
— По крайней мере, если мой друг Керабан по пути не изменит планов, а это маловероятно.
— Из всех турецких голов, изготовленных для того, чтобы их колотили на ярмарках, — съязвил Бруно, — едва ли найдется такая же жесткая, как эта.
— Твое сравнение, Бруно, хоть и неуважительно, но верно. И поскольку я разбил бы себе кулак об эту голову, то на будущее воздержусь от того, чтобы колотить по ней.
— Между тем, хозяин, я надеялся отдохнуть в Константинополе, — продолжал Бруно. — Но путешествие…
— Это не путешествие, Бруно, — возразил ван Миттен. — просто другая дорога, по которой мой друг Керабан предпочитает вернуться обедать к себе.
Такой способ видеть вещи не вернул Бруно спокойствия. Он не любил перемещений, а теперь нужно будет передвигаться в течение недель, возможно, месяцев по разным землям, что мало интересовало его. Кроме того, из-за присущей таким долгим поездкам утомительности слуге придется похудеть и, следовательно, потерять те благоприобретенные шестьдесят семь фунтов, которыми он так дорожил.
И тогда хозяин услышал вечный жалобный рефрен[82] Бруно:
— С вами случится несчастье, сударь, повторяю вам, с вами случится несчастье.
— Увидим, — ответил голландец. — Иди же, однако, за багажом, пока я куплю путеводитель, чтобы изучить эти разнообразные земли, и записную книжку для записи впечатлений. Затем ты вернешься сюда, Бруно, и отдохнешь…
— Когда?
— Когда мы закончим черноморское путешествие, коль скоро нам предназначено судьбой совершить его.
В ответ на это фаталистическое[83] рассуждение, которое одобрил бы любой мусульманин, слуга покачал головой, покинул контору и отправился в гостиницу. Воистину это путешествие не сулило ему ничего хорошего.
Через два часа Бруно вернулся с несколькими носильщиками, снабженными крюками, которые удерживались у них на спине при помощи крепких ремней. Они были из тех самых туземцев, одетых в подбитую войлоком материю, покрытых калахами[84], вышитыми разноцветным шелком, и обутых в двойную обувь, одним словом, из тех хаммалей[85], которых Теофиль Готье[86] так верно назвал «двуногими безгорбыми верблюдами». Наши же носильщики были и горбатыми из-за множества тюков, которые они переносили на себе. Весь их груз был сложен во дворе конторы, и сразу же началась загрузка почтовой кареты, предварительно вытащенной из сарая.
А в это время господин Керабан, как и полагается старательному негоцианту, приводил в порядок свои дела. Он проверил состояние кассы и свой дневник, дал инструкции начальнику служащих, написал несколько писем и взял большую сумму в золоте, поскольку бумажные деньги обесценились в 1862 году и больше не котировались. Нуждаясь в российских деньгах для того отрезка пути, который следовал по побережью Московской империи, Керабан намеревался обменять турецкие лиры у своего друга, банкира Селима, коль скоро его маршрут пролегал через Одессу.
Приготовления были быстро закончены. Провизию поместили в кофры кареты. Кое-какое оружие также положили внутрь экипажа, так как никогда не известно, что может произойти, и нужно быть готовыми к любым неожиданностям. Кроме того, не забыли, разумеется, два наргиле: один для ван Миттена, другой для Керабана. Ведь это принадлежности, без которых никак не обойтись турку, особенно если он к тому же — и торговец табаком.
Лошади были заказаны еще вечером и их должны привести на заре. От полуночи до наступления дня оставалось несколько часов, которые сперва были посвящены ужину, а затем — отдыху. На следующий день, когда господин Керабан дал сигнал к пробуждению, все повыскакивали из постелей и оделись по-дорожному.
Почтовая карета была запряжена, загружена, а ямщик, сидя в седле, ожидал путешественников.
Господин Керабан повторил еще раз свои последние распоряжения конторским служащим. Оставалось только отправиться в путь.
Ван Миттен, Бруно и Низиб безмолвно ожидали на просторном дворе конторы.
— Итак, это решено? — спросил в последний раз ван Миттен своего друга Керабана.
Вместо ответа последний показал на экипаж, дверца которого была открыта.
Голландец поднялся по подножке и устроился в глубине кузова слева. Господин Керабан сел рядом с ним. Низиб и Бруно забрались в кабриолет.
— А мое письмо! — воскликнул Керабан в момент, когда великолепный экипаж уже был готов покинуть контору.
И, опустив оконное стекло, он вручил одному из служащих письмо, которое приказал отправить по почте этим же утром. Письмо было адресовано повару с виллы в Скутари и содержало лишь следующие несколько слов:
«Обед откладывается до моего возвращения. Измените меню: суп из простокваши, баранья лопатка с пряностями. И не слишком прожаренная».
Затем карета тронулась, спустилась по улицам предместья, пересекла Золотой Рог по мосту Султана Валида и выехала из города через Ени-Капы — «Новые ворота».
Господин Керабан уехал! Да хранит его Аллах!
Глава шестая,
С административной точки зрения, европейская Турция делится на вилайеты — губернаторства, или департаменты, управляемые вали — генерал-губернатором (нечто вроде префекта[87]) назначаемым султаном. Вилайеты подразделяются на санджаки, или округа, под началом мутешшарифа[88]; а также казы, или районы, с каймаканом[89] во главе; на наие, или общины, с мудиром, или избираемым мэром[90]. Это почти та же самая административная система, которая установлена во Франции.
В общем, господину Керабану не нужно или почти не нужно было иметь каких-либо дел с властями вилайетов Румелии, которые пересекает дорога из Константинополя к границе. Этот путь менее всего отклонялся от побережья Черного моря и сокращал поездку наилучшим образом.
Стояла прекрасная для путешествия погода, воздух освежался морским бризом, беспрепятственно проносившимся по этой достаточно равнинной территории. Там были поля кукурузы, ячменя, ржи, а также процветающие во многих областях Оттоманской империи виноградники. Затем показались рощи из дуба, сосны, бука, березы, растущие там и сям группами платаны, лавры, смоковницы, цератонии и, совсем недалеко от моря, гранаты и оливы, подобные тем, что можно увидеть на той же широте в Южной Европе.
