Даниэль Дефо - Жизнь и пиратские приключения славного капитана Сингльтона
Мы немедленно решились на последнее, рассчитывая на то, что огонь и ужас, наводимый стрельбою, в скором времени обратят туземцев в бегство. Потому, выстроившись в ряд, мы смело пошли им навстречу. Туземцы отважно ожидали нашего приближения, рассчитывая, как я полагаю, уничтожить нас своими копьями. Но мы, не дойдя к ним на бросок копья, остановились и, рассыпавшись на большом расстоянии друг от друга, чтобы возможно больше растянуть линию, стали приветствовать их пальбой. Последствием первого залпа было то, что, не считая неизвестного нам числа раненых, шестнадцать человек оказались убитыми на месте; кроме того, у троих ноги были так подбиты, что они свалились ярдах 87 в двадцати или тридцати от остальных.
Как только мы выстрелили, туземцы испустили отвратительный вой, подобного которому я никогда не слыхивал. Выли раненые, выли и те, которые оплакивали тела убитых. И я никогда, — ни прежде, ни потом, — не слыхивал подобного.
Как вкопанные, остались мы на месте после залпа, перезаряжая наши мушкеты; и так как туземцы не сдвинулись с места, мы выстрелили снова. Вторым залпом мы убили человек, должно быть, девять. Но так как туземцы теперь стояли не такой плотной толпой, как прежде, мы стреляли не все сразу, но семерым нашим было приказано воздержаться от выстрелов и выйти вперед, покуда остальные выстрелят, чтобы те могли перезарядить мушкеты.
Давши второй залп, мы крикнули как можно громче; тогда семеро наших продвинулись вперед к туземцам ярдов на двадцать и выстрелили вновь. В это время находившиеся позади успели спешно перезарядить мушкеты и двинулись следом. Туземцы же, видя, что мы приближаемся, стали убегать прочь от нас со стенаниями, точно одержимые нечистой силой.
Подойдя к месту боя, мы увидали на земле большое количество тел. Убитых и раненых оказалось гораздо больше, чем мы предполагали, даже больше, чем мы выпустили пуль при залпах. Этого мы долго не могли понять. Но, в конце концов, разобрали в чем дело, а именно: туземцы были напуганы до потери сознания и, более того, даже многие из тех, что лежали мертвыми, были только испуганы насмерть, и даже не были ранены.
Некоторые из них, которые так, как сказал я, были запуганы, придя в себя, приблизились к нам и стали кланяться. Они принимали нас то ли за богов, то ли за дьяволов, — право, не знаю, да это нас и не занимало. Одни становились на колени, другие падали ниц, делая какие-то диковинные телодвижения и всем видом своим выражая глубочайшую покорность. Тут мне пришло в голову, что, согласно законам войны, мы можем набрать сколько нам угодно пленников и повести их с собой в путешествие в качестве носильщиков нашей поклажи. Как только я предложил это, все согласились со мною. Мы выбрали, примерно, шестьдесят дюжих молодцов и объяснили им, что они должны будут пойти за нами. Они, видимо, согласились на это очень охотно. Но перед нами стал другой вопрос: можем ли мы доверять им, так как здешнее население совершенно не похоже на мадагаскарцев, — оно свирепо, мстительно и коварно. Поэтому мы могли рассчитывать на их лишь рабское услужение, и их послушание будет продолжаться лишь до тех пор, покуда они будут чувствовать страх перед нами, и работать они будут лишь из-под палки.
Прежде чем продолжать рассказ, я должен сообщить читателю, что с этого времени я стал несколько более интересоваться своим положением и состоянием наших дел. Хотя все товарищи мои были старше меня, я обнаружил, что на дельный совет никто из них не способен; у них не хватало выдержки, когда доходило до выполнения какого-нибудь дела. Первым случаем, доказавшим мне это, была последняя их стычка с туземцами. Принявши уже решение наступать, они, видя, что после первого залпа негры не побежали (как того ожидали), настолько оробели, что, будь наш барк где-нибудь под рукою, они, я уверен, все до единого убежали бы.
Правда, среди них было два-три неутомимых человека, чьим мужеством и упорством держались все остальные. Естественно, что эти стали с самого начала вожаками. Это были пушкарь и токарь, которого я называю искусным изобретателем; а третий, — тоже парень неплохой, хотя и хуже первых двух, — один из плотников. Эти трое были душою всех остальных, и только благодаря им остальные во многих случаях проявляли решимость. Но с тех пор, как мне удалось повести за собой наших, растерявшихся в схватке, все трое дружески приняли меня и стали относиться ко мне с особенным почтением.
Пушкарь этот был превосходный математик, хорошо образованный человек и отменный моряк. После того, как мы с ним подружились, я выучился от него основам тех познаний, какими только я располагал в науках, полезных для мореходства и, особенно, по части географии.
Но вернемся к делу. Пушкарь, отметивший мои заслуги в битве и услыхавший о моем предложении удержать часть пленников для нашего путешествия, при всех обратился ко мне:
— Капитан Боб, я считаю, что вы должны стать нашим предводителем, ибо всем успехом предприятие обязано вам.
— Нет, нет, — сказал я, — не льстите мне. Нашим Seignior Capitanio 88, нашим генералом должны быть вы. Я слишком молод для этого.
Таким образом, все согласились на том, что он будет нашим предводителем. Но он не хотел принять это звание один и принуждал меня разделить его с ним. Так как все остальные согласились с пушкарем, я вынужден был уступить.
Первая же обязанность, которую они возложили на меня, была такая, что труднее не придумаешь: мне поручили следить за пленными. Впрочем, за это дело я взялся, не унывая, в чем вы сейчас убедитесь. Но значительно важнее было обсудить вопросы, стоявшие на очереди: во-первых, каким путем двинуться, и, во-вторых, как запастись съестными припасами для путешествия.
Был среди пленных рослый, статный, красивый парень, к которому все остальные относились с глубоким почтением; он, как мы узнали впоследствии, был сыном одного из туземных царьков. Отец его, кажется, был убит первым нашим залпом, а сам он ранен одним выстрелом в руку, другим — в самую ляжку или бедро. Вторая пуля попала в мясистую часть, и рана сильно кровоточила, так что парень был полумертв от потери крови. А что до первой пули, она раздробила ему запястье, и обе эти раны сделали его никуда не годным, так что мы решились уж бросить его, предоставить ему умереть. Поступи мы так, он через несколько дней умер бы. Но, заметивши почтительное отношение к нему, я решил извлечь из него пользу, сделать его, скажем, чем-нибудь вроде начальника над остальными. Поэтому я поручил нашему лекарю осмотреть его, а сам постарался приласкать беднягу, то есть, сколько мог, знаками объяснил ему, что мы его вылечим.
Это снова внушило туземцам уважение к нам; они решили, что мы не только умеем убивать на расстоянии чем-то не видимым для них (а пуль они, понятно, не видели), но также умеем и вылечивать. Тогда молодой князек (так мы впоследствии называли его) подозвал к себе шесть или семь дикарей и что-то сказал им. О чем они говорили, мы не знали, но все семеро немедленно подошли ко мне, упали на колени, подняли руки и стали делать умоляющие знаки, указывая на место, где лежал один из убитых.
