Дмитрий Шпаро - К полюсу!
Еще в первые дни пути была произнесена фраза, обращенная к Леденеву и Шишкареву: «Если будете нарушать дисциплину, пойдете последними». Она прозвучала недаром. Оба нарушили элементарный постулат — не ходить вдоль полыней в одиночку. Желание быстрее разведать путь никак не оправдывало нарушение закона, который мы приняли еще в проливе Лонга. В мае, на новом витке нервного напряжения, вернулись к той же проблеме, но новая формулировка получилась несколько неконкретной: «Если будете неправильно действовать, то пойдете последними», А что значит правильно действовать, знает один начальник. Так иди первым, командир, что же ты не идешь первым? Наверное, потому, что делаю себе поблажки. Ага, тогда предоставь нам свободу, позволь поступать по-своему. Обязательно поступайте по-своему, но только правильно, а что значит правильно, вы обязаны почувствовать. Иначе вам нельзя идти впереди.
Подходя к берегу очередного канала, я увидел, что парни стоят без дела, согнулись под рюкзаками, опершись на палки, — ждут. Нетрудно было усмотреть в этом маленькую демонстрацию — ситуация была очевидная, канал вел на северо-восток, и надо было идти вдоль него вправо.
— Почему стоим? — спросил я у Леденева.
— Тебя ждем.
— Когда все ясно, меня не надо ждать. Ты демонстративно ничего не делаешь.
— Я не знаю, что тебе взбредет в голову.
Он измотан больше, чем я, впрочем, и я хорош.
Полный возмущения, кипя гневом, прожил я оставшееся до дневного привала время. А после обеда и сна провел маленькое собрание. Обычно сперва я просил высказываться ребят, потом резюмировал. Выводы и решения вовсе необязательно совпадали с мнением большинства, но принимались всеми безоговорочно. Теперь я отклонился от этих более или менее демократических методов. Я объявил, что Леденев, допустив в мой адрес оскорбительное высказывание, вопиюще нарушил дисциплину в что если еще раз возникнет между нами словесная перепалка, то в полевой дневник ему будет записано дисциплинарное замечание. Логика начальника была простой: мы друзья, я не лучше, чем ты, и ты не лучше, чем я, мы равны, и каждый вправе отстаивать свое мнение, но с сего момента ты должен запомнить, что любая твоя грубость или несогласие со мной — это грубость и несогласие с начальником экспедиции.
После обеда я шел впереди. В 17.30 на солнце набежали облака, серебряный диск плыл, то тускнея, то пропадая вовсе — лишь угадываясь, то сверкая в разрывах между облаками, так что смотреть становилось больно. Нахлынула белая мгла, теней не стало, и все ориентиры пропали, но за серыми негустыми тучами ровный круг, будто выкрашенный серебряной краской, точно играя, точно подмигивая, продолжал свое движение. Это был редкий случай, когда солнце и белая мгла предстали перед нами одновременно.
На снегу я чертил линию — направление на солнце, откладывал от нее 15—20 градусов вправо. Это был наш курс, удерживать который становилось все труднее. Я подолгу и часто останавливался, гораздо дольше и чаще, чем если бы впереди шел Василий. Я не привык определяться по солнцу, обычно пользовался компасом, а в белую мглу мы иначе и не ходили. Однако сейчас было проще ориентироваться по солнцу. Оно пропадало; напрягая зрение до слез, я вглядывался в полоску неба над линией горизонта на западе. Потом отворачивался, смотрел на лыжи, давая глазам отдохнуть, и снова ловил серебряное светило. Получалось неважно, мы теряли время. Я нервничал, но изо всех сил старался взять себя в руки. Пусть так, спешить нельзя, если кто-нибудь из парней подменит меня, то пойдем быстрее, если нет, то будем двигаться так. Только бы глаза не повредить... И тут вторично на маршруте меня по-настоящему выручил Рахманов. «Давай я», — сказал он неуверенно, видимо, боясь, что я, готовый доказывать, будто сил у меня хватит на что угодно, запротестую, и твердо, быстро пошел вперед. Я последовал за штурманом, помогая ему и благодаря его про себя за понимание и доброту.
Финал дня был ужасным. Я попросил Давыдова закапать мне в глаза альбуцид.
— Ты четвертый, — сказал Вадим. — Глаза болят у Леденева, Шишкарева и Рахманова.
Начиная с 11 мая я стараюсь идти впереди или, во всяком случае, в головной части: вторым, третьим. Удается. Часто передо мной Василий, но теперь бывает, что лидирует Хмелевский или Рахманов. Леденев приходит в себя и тоже иногда, как и в прошлые дни, идет в авангарде, но осторожно, словно стараясь не нарушать обеты, данные себе.
Постепенно ссоры 5—11 мая забылись, я все-таки вскрыл нарыв. Я заставил себя больше работать, Леденева почаще думать, разрушил союз Василия и Володи, тот союз, который был построен на догмах. К счастью, и снежная слепота отошла в прошлое...
У нас хорошие защитные очки — удобные, несколько раз проверенные модели, сменные фильтры разного цвета. Поворачивая фильтры в оправе, можно менять их силу — способность пропускать свет. Хотя я почти уверен, что никто, включая Давыдова, не пользуется этим замечательным свойством, частенько доктор с каким-то затаенным восторгом и преклонением перед современной технической мыслью говорит: «Это все поляризованная пластмасса!» Привыкая к цвету, к модели, каждый носит очки по-своему — непрерывно, или только утром, или только вечером, или урывками, но все, по-моему, стараются как можно меньше возиться с ними. Рабочий день построен так, что солнце почти не светит в глаза. Сначала оно на востоке, потом за спиной, в 18 часов на западе. Но от белизны, от солнечного света, отраженного от снега и льда, глаза устают. Причин болезни 11 мая несколько: накопившаяся усталость глаз, те самые попытки найти направление на солнце, о которых я говорил (мы буквально вглядывались в него, и это не могло пройти безнаказанно), психологический стресс после ссоры — она изнурила всех. До 11 мая Василий, верящий только в свой опыт, очки не носил, потом, нахватав «зайчиков», чуть-чуть испугался; мы же все боялись снежной слепоты панически — каждый либо перенес ее сам, либо наблюдал у товарищей.
Неделю после 11 мая я почти не снимал очков, даже спал в них. Ночи из-за солнца стали в самом деле трудными. В нашей палатке и в пасмурную погоду будто солнечно, а теперь она буквально светится, словно бенгальский огонь горит все время, проснешься — в глазах резь, боль, досадно за себя за прерванный сон, спасаешься, накрывая глаза шлемом или ложась на живот. Толя шутит, что раньше спальник натягивали на голову, чтобы было теплее, теперь, чтобы стало темнее.
Давыдов, выполняя программу, устраивает опрос — кто, как, что и сколько времени носит, запотевают ли фильтры, режут ли дужки уши, болит ли переносица и так далее. Сам он раньше всех нацепил очки — числа 10 апреля и практически не снимает их. То и дело Вадим восторгается красотами, которые видит через свои фильтры: то наст у него поджаренный, как пирог в духовке, то снежинки разноцветные, как елочные игрушки.
