Луи Буссенар - Охотники за каучуком
Но зато какое же упоение для индианки щеголять увешанной жемчугом! Если на тебе жемчуг, ты — королева. Какое удовольствие, набрав тысячи и тысячи крошечных переливающихся бусинок, делать из них колье, браслеты, пояса непомерной длины! Нанизывать на ниточки и вешать на шею, на грудь, на руки, на щиколотки, на запястья, подчас еле дыша в прекрасных путах.
Мужья разделяли вкусы своих жен. У индейцев вошло в привычку носить на шее или на плечах громоздкие колье из нескольких жемчужных ниток.
Но что удивило даже и Маркиза, оправдывавшего все причуды индейцев, так это то, что у некоторых мужчин и женщин нижняя губа была проколота четырьмя или пятью булавками. Головки находились во рту, а острые иглы омерзительно шевелились при каждом движении губ.
— Странная мысль! — проговорил наш оптимист. — Я понимаю, что булавки могут им понадобиться… Но почему не приколоть их на турури вместо того, чтобы так уродовать губы?
— Потому что… Эй, глядите! — воскликнул Шарль, давясь от смеха.
— Черт возьми! Вот кто прозаичнее всех, — отозвался молодой человек, увидев индейца, который, оторвав листок от своей набедренной повязки, преспокойно высморкался в него. — Все просто объясняется. Было бы непредусмотрительно превращать носовой платок в подушечку для игл. Да, не слишком-то эстетично. Хотя, впрочем, турури достаточно большой, надолго хватит. Кстати, почему эти самые турури все разных размеров?
— Ей-богу, не знаю. Спросите у Хозе.
— Сеньор Хозе, ответьте, пожалуйста, дорогой друг.
— Потому, что размеры зависят от той роли, какую играет в племени человек. Вон видите: у одних турури совсем коротенькие, а у других доходят едва ли не до самых щиколоток.
— Понимаю. Ну что ж, и тут иерархия.
Путешественников приняли холодно. После долгих и нудных переговоров об обмене провизии на жемчуг и монеты они покинули индейцев. А те, в свою очередь, не выказав никакой радости при встрече, остались равнодушны и к их отъезду.
Дети природы, прокопченные под лучами безжалостного экваториального солнца, казалось, заледенели в своем невозмутимом равнодушии.
На следующий день лагерь разбили прямо под открытым небом.
Шли уже четверо суток. Теперь путь пролегал вдоль Куит-Анау, и на юге уже виднелись смутные контуры Лунных гор.
Завтра они поплывут на лодке через капризные речные пороги, если, конечно, прибрежные жители согласятся дать им пирогу. Вновь предстоит долгое объяснение.
Любитель экзотики, перенесенный внезапно в глухомань, оценил бы по достоинству преимущества ночевки на берегу реки.
Стоянку разбили посреди цветущих густых деревьев. Развели костер. Высокое пламя, освещавшее сгустившиеся сумерки, служило для приготовления ужина и для отпугивания хищников, которые могли ночью подойти совсем близко.
Вкруговую повесили девять гамаков, привязав их к стволам деревьев. Похоже на белую оборку на праздничной юбке какой-нибудь деревенской модницы. Квадратные ящики, полдюжины громадных тюков свалили на землю.
В маленьком медном котелке и в кофейнике над огнем что-то кипело, испуская клубы пара. На разостланной по земле скатерти разложили тарелки, большое металлическое блюдо, ножи, вилки. Все это поблескивало в темноте, отражая пламя костра. Стол сервировали для белых и мулата.
Возле гамаков прислонили к стволам четыре ружья и сабли. Дальше шли луки и стрелы, пороховницы, труты, обоймы, кусочки смолы, краски — принадлежности ежедневного туалета индейцев.
Маркиз объявил наконец, что ужин готов.
Стоило открыть крышку, как из котелка разнесся сильный, аппетитный запах. Нельзя сказать, чтобы он был особенно тонок и изыскан. Но разве дело в этом? Рагу из мяса броненосца с ямсом не менее вкусно, чем деликатесы в лучшем парижском ресторане.
Несколько щепоток перца довершили приготовления и окрасили недостаток соли, а кусок бисквита из ящика с успехом заменил хлеб.
Ели медленно. Ночь будет долгой. Поэтому каждый старался насколько возможно продлить незамысловатый пир.
Наступила торжественная минута — подали кофе, сигареты и принялись за разговоры, непременно предшествующие сну.
Индейцы были по-прежнему флегматичны и даже еще более хмуры, чем обычно, если это вообще возможно. Они, словно оголодавшие хищники, поглотали, не прожевав, ужин. А затем, по привычке, как и каждый вечер, взялись мастерить сандалии, украдкой поглядывая друг на друга.
Эта работа очень проста и любому по плечу. Достаточно подержать над огнем древесное волокно, чтобы оно размягчилось, проделать с помощью шила несколько дырочек, продернуть в них веревку или шнурок, который будет завязываться на ноге. Вот и все.
Эта примитивная обувь незаменима в подобных путешествиях. Она быстро изнашивается, но зато сделать ее снова можно без особого труда.
Закончив работу и получив за нее порцию водки, индейцы улеглись в гамаки, не сказав ни слова, даже не поблагодарив.
Однако это еще не все. Один из них, вспомнивший, казалось, нечто важное, подошел к Шарлю.
— Это ты, Клементино, — обратился к нему молодой человек, — чего ты хочешь?
Индеец носил португальское имя. Он сам сменил на него данное при рождении, так понравились ему белые, когда он впервые с ними столкнулся.
В этих местах, даже в самой глуши, можно подчас встретить туземцев, которых зовут Антонио, Бернардо или Агостино.
Клементино коротко ответил:
— Я хочу уйти. Со своими.
— Как? Уже? Но почему?
— Мы идем слишком далеко.
— Но ведь ты обещал сопровождать нас еще три дня.
— Да, но три дня — это слишком долго.
— Если вы уйдете, не получите ни гроша.
— Ну и пусть. Мы уходим.
— Сейчас же?
— Да.
— Но это безумие! Подождите хотя бы до завтра. Доведи нас до индейца, который должен дать нам пироги.
Клементино не отвечал.
— Ты знаешь его?
— Да.
— Кто он такой?
— Мой дядя.
— Так почему же ты не хочешь повидаться с ним?
— Он канаемес.
— Ты с ума сошел! Здесь нет канаемес.
— Нет, месье. Все, кто убивают, канаемес.
— Тот, кого он убил, был твоим другом, родственником?
— Да, он был моим братом.
— Черт побери! Ну и негодяй же твой дядюшка!
Клементино пожал плечами и пробормотал с выражением полного равнодушия:
— Да.
— Зачем же ты сказал, что он твой друг?
— Это правда, месье. Он мой друг.
— И вы долго жили вместе?
— Да.
— После того, как он убил брата?
— Да, месье.
— И ты не думал о мести?
— Не знаю, — ответил Клементино и, кажется, оживился.
