Андрей Троицкий - По Америке и Канаде с русской красавицей
Лиза жила в пригороде, мы добрались туда за полчала. По дороге я думал о том, что проведу время приятно и не без пользы: останусь жить в гостинице, – это недорого. Даже если Лиза будет уговаривать меня пожить в ее доме столько, сколько захочу, – откажусь. Зачем обременять своим присутствием чужого человека. А если соглашусь, мне не дадут спокойно поработать. Женские разговоры, болтовня без конца и края, – она отнимает слишком много времени, отвлекает.
Мы вышли из машины возле симпатичного домика в стиле ранчо, облицованного камнем, окна широкие, словно магазинные витрины, наверное, внутри всегда много солнца. На столбе почтовый ящик, лужайка недавно подстрижена, у крыльца цветущие кусты роз, поодаль – форзиция. Мы отпустили такси. Следующие пять минут стучали в дверь, – никто не открыл. Обошли дом сзади, и там подстриженная лужайка, вечнозеленые кустики, разросшаяся магнолия с большими восковыми листьями и запертая дверь. Присутствия человека незаметно.
– Так и знала, что никого не найдем, – голос Риты звучал тускло. – Сейчас к соседям схожу.
Рита вернулась грустная и сказала, что дней десять назад тетка вместе со своим молодым дружком уехала в неизвестном направлении, – когда вернется, – неизвестно. Траву подстригает Егор, пожилой русский эмигрант, он с теткой в хороших отношениях, наверняка знает, где она и когда вернется. Егор будет здесь завтра в девять утра, надо его перехватить. По телефону мы вызвали такси.
– Тут неподалеку, на этой стороне реки, дом Евгения Евтушенко, – сказал я, когда садились в машину. – Ну, если интересно, можно посмотреть. Он получил грант от местного университета, переехал сюда более двадцати лет назад.
– Что значит грант?
– Значит: живи, как хочешь, делай, что хочешь. А зарплата тебе идет. За то, что ты известный, талантливый, признанный, за заслуги перед поэзией. И вообще… Почему бы не дать грант талантливому человеку. Есть кое-какие обязанности перед университетом. Минимальные. Грант – это хорошие условия работы. Живи, твори, не думай о куске хлеба. И радуй людей стихами.
– А почему в России для Евтушенко не нашлось гранта? Ну, этого куска хлеба?
– Не знаю. У нас на добрые дела всегда денег не хватает, – так уж повелось. Он уезжал в начале 90-х. Ты не можешь помнить, что это было за время. Поэзии не стало… Тогда казалось, что она умерла навсегда. Все-таки поэзия выжила… После переезда он поклялся, что его теперешняя жена, американка, – будет последней женой. И, что интересно, слово сдержал.
– Значит, мачеха милее матери? Чужбина лучше родины?
– Получается, что так. Двадцать с лишним лет на одном месте – это же целая жизнь. А для поэта – целая вечность. После Москвы к этому климату, влажному и жаркому, особенно когда из Техаса дует горячий ветер, – привыкнуть очень трудно. Тем более немолодому человеку. Еще труднее после Москвы, где у Евтушенко было полгорода знакомых, погрузиться в эту тишину и безлюдье.
– Но ведь он как-то выдержал… Тут тихо, спокойно. Тишина располагает к поэзии.
– Есть на света места, где поэтам, особенно русским, селиться противопоказано. Одно из таких мест – Оклахома. По себе знаю: тишина поначалу приятна, но постепенно начинает действовать на нервы. Не представляю, как он это выдержал. И вообще… Русский поэт, который добровольно поселился в резервации индейцев… В том месте, куда со всей Америки краснокожих сгоняли силой, под ружейными дулами и штыками. Как-то все это странно, загадочно. Это именно то, что мы называем мистикой.
– Эмиграция, добровольная ссылка, тюрьма… Это как раз то, что нужно писателю или поэту. Опыт жизни, перемена мест… Ну, до тюрьмы, слава Богу, не дошло. Но при чем здесь индейская резервация?
– Позже объясню. Мне кажется, Евтушенко спасло то, что он не умел сидеть без работы. Ездил по университетам, выступал. Американцы писали, что он удивительно стихи читает. Будто поет. Если с такими интонациями, с таким чувством ритма можно читать телефонный справочник, – и аудитория будет плакать. Или подпевать.
Почему-то казалось, что Рита откажется взглянуть на дом Евтушенко, я был почти уверен, что она не поклонник именно этого поэта.
– Ой, это великолепно… Много-много лет назад, еще маленькой девочкой, я видела его дачу в Переделкино, даже внутри была. Обычный деревянный курятник с двускатной крышей. Холодный и сырой. За глухим высоким забором. А здесь, наверное, дворец?
* * *Дворец оказался точно таким же скромным ранчо, где жила тетка, построенный где-то полвека назад, он ничем не выделялся среди окружающих домиков на этой тихой окраинной улице. Окна темные, пыльные, кажется, здесь давно никто не живет. Рита была немного разочарована.
– Почему-то был уверен, что Евтушенко стишком далек от тебя по возрасту, – сказал я. – И вообще… Это не твой поэт. Если уж брать мастеров его поколения, наверное, – тебе близок Бродский.
Рита парадоксальна и резка в суждениях, и сейчас верна себе.
– Ну, постарайся вспомнить пару строф Бродского. Таких, что сразу приходят в голову, как только вспоминаешь его имя. Что из Бродского лежит близко к сердцу, к душе? Ответь. Долго будешь вспоминать, – и ничего. Пустое место.
– И почему так?
– Его стихи души не касаются, такие они отстраненные и холодные. Это искусственно сконструированные фразы. Самолюбование, изящная чепуха. А вспомни Евтушенко… Сразу появляется: "Спросите вы у тишины: хотят ли русские войны…", "Сережка ольховая, легкая, будто пуховая…", "Идут белые снеги, как по нитке скользя. Жить бы жить бы на свете, да, наверно, нельзя…", "Со мною вот что происходит, совсем не та ко мне приходит…", "Зашумит ли клеверное поле, заскрипят ли сосны на ветру…" Вот это и есть – Поэзия. Это дыхание. Это энергетика, провода с высоким напряжением. Поэзия заряжает душу током…
– Все ругают Евтушенко человека. За его самовлюбленность, хвастовство, пробивные способности, любовь к болтовне…
– А ты меньше слушай. Это великий русский поэт и гражданин, с большой буквы гражданин. С которым никто вровень не встанет. Только будут тявкать где-то там, внизу. Пока своей злостью не захлебнуться. Талантам всегда завидуют, – это закон природы. Так и должно быть. Он сердцем поэт, а не холодный рифмоплет.
– Я его ругать не стану, – мне не хотелось спорить, – с таким жаром и внутренней убежденностью говорила Рита. – Ну, поскольку экскурсия по святым местам закончилась, нам надо пообедать.
* * *Да, как русский поэт, и не просто поэт – сам Евтушенко, – может прожить четверть века в захолустной Талсе – загадка. Думаю, к исходу дней человеческую душу тянет к спокойствию и уединенности. А, впрочем, не знаю….
