Е. Устиев - У истоков Золотой реки
Неподалеку от стоянки поднимался крутой и частью обрывистый склон, состоящий из пород светлого, почти белого цвета. Недаром Билибин окрестил это место в своем письме Белогорьем. Это были именно те вулканические отложения, в которых он разыскал отпечатки листьев древних растений и окаменевшие стволы. Цареградский, получив образцы еще в Оле, определил их как верхнемеловые или третичные. Это было первое определение флоры, которая зеленела здесь восемьдесят — сто миллионов лет назад, а затем была законсервирована в вулканических пеплах. Толщи подобных лав и пеплов покрывают огромные пространства водораздела Охотского моря и Ледовитого океана. (Именно в таких вулканических породах много лет спустя были обнаружены не дающие россыпей и поэтому не улавливаемые шлиховым опробованием золото-серебряные месторождения, о которых сказано выше.)
Вечером, собравшись в палатке, Цареградский, Казанли и Медов долго обсуждали дальнейшие планы.
Предполагалось спуститься по Малтану до впадения его в Бахапчу, тщательно осматривая берега в поисках остатков крушения, и, если ничего не будет обнаружено, двигаться по Бахапче, а затем вниз по Колыме до Среднекана.
— Мы повторим маршрут Билибина. Если с ними действительно что-нибудь произошло, непременно найдем следы катастрофы.
Такое решение страховало от всяких ошибок и неуверенности. Однако в нем был и серьезный недостаток. Долгий путь вниз по течению трех рек изобиловал трудностями: вода на перекатах не всюду замерзла, и местами на них все еще дымятся большие полыньи, а берега рек далеко не везде проходимы.
По рассказам охотников, на Бахапче имеются пороги, у которых река сжата крутыми гранитными скалами.
— Река шибко плохой, — говорил Медов. — Коли Вилибин Среднекан нету, он все равно пропал!
Это соображение опытного проводника было, конечно, правильным. Однако Цареградский твердо решил дойти до конца в своих поисках, хотя в душе почему-то был все более уверен, что Билибин со спутниками живы и что возвращение собаки на Эликчан объясняется не гибелью людей, а какой-то другой причиной, которая со временем разъяснится.
На следующее утро они тронулись вниз по замерзшему Малтану. Термометр показывал ниже пятидесяти градусов Цельсия; и полозья нарт резко скрипели в неподвижном воздухе.
Здесь, в горах, вдали от моря, климат был совершенно не похож на ольский. Всего неделю назад Цареградский и его спутники ежились при десяти — пятнадцати градусах мороза, а здесь, к их удивлению, они с большей легкостью переносили сорок, а затем пятьдесят и даже шестьдесят градусов; мерзли только ноги, руки и лицо. Дело объяснялось просто: морозы на побережье всегда бывают с пронзительными ветрами и высокой влажностью воздуха, здесь же, в глубине континента, воздух сух и неподвижен.
Тут же Цареградский отметил и записал в полевой книжке еще одну любопытную особенность: самые низкие температуры его пращевой термометр отмечал на дне долины; по мере подъема по склону красная полоска спиртового термометра поднималась выше. Разница могла достигать трех и даже пяти градусов. Замерзшие рабочие, то и дело хватаясь за носы, шутили: «Полезли наверх греться!» Это странное обстоятельство объяснялось особенностями передвижения воздуха. Холодная и уплотненная воздушная масса медленно сползала по склонам гор вниз, в долину, а более легкий и относительно теплый воздух вытеснялся кверху.
Спускаясь по долине Малтана, отряд дошел наконец до широкой долины Бахапчи. Вскоре светлые вулканические породы остались позади, и расступившиеся, покрытые лесом склоны состояли теперь из черных и серых глинистых сланцев и песчаников. Очень однообразная по составу и виду толща имела тонкослоистое строение и была смята во время горообразовательных процессов в многочисленные крутые складки. Как выяснилось позднее, эта толща занимает огромные пространства в бассейне Колымы. Именно в подобных породах Билибин обнаружил в районе Охот-ско-Колымского водораздела юрских иноцерамов.
Дорога оказалась нелегкой. Вернее, никакой дороги не было. Перед путниками простиралась то гладкая, то торосистая снежно-ледяная поверхность замерзшей реки. Она была оторочена зарослями тальника и повторяла изгибы фарватера. К счастью, снега пока скопилось немного — на четверть или две. Лишь местами ветром намело обширные сугробы, и тогда кто-нибудь шел впереди, прощупывая и протаптывая путь. Нарты то ходко скользили по ровной поверхности льда, то осторожно огибали полыньи и торосы или взбирались на берег, петляя между заснеженными кустами и голыми скалами. Прошло больше двух часов. Вершины гор справа от долины стали ослепительно светлыми. Их коснулись лучи позднего зимнего солнца. Все, что ниже вершин, было заштриховано голубыми тенями. Казалось, что и без того крепкий мороз сейчас, с восходом солнца, еще усилился.
Цареградский всматривался в берега, выискивая за каждым поворотом реки хоть какие-нибудь следы человека. Однако, насколько хватал взгляд, долина оставалась пустынной и впереди, и справа, и слева. Никаких признаков близкого жилья или кочевья, никаких указаний на то, что здесь когда-нибудь проходили люди! Лишь редкие узоры куропаточьих следов на девственно белом снегу говорили о том, что и в этой ледяной долине есть жизнь.
Равномерно и, казалось, медленно вслед размеренному мельканию собачьих ног скользили нарты. Макар, ехавший на тех же нартах, что и Цареградский, время от времени поднимал голову и тоже всматривался в долину. Оба молчали. Мороз пробирался под одежду, заставляя ежиться и запахивать ее поплотнее или соскакивать с нарт и согреваться на бегу.
Поворот за поворотом оставались позади, а снежный пейзаж не менялся. Но вот за небольшим залесенным островком показался длинный ровный плёс, и Цареградский протер рукавицей заиндевевшие ресницы. Навстречу как будто двигалась струя тумана, под которой что-то серело.
— Макар, посмотри, кажется, люди? — неуверенно обернулся он к Медову. — Эвены кочуют, — ответил проводник.
Через несколько минут уже можно было рассмотреть быстро движущиеся навстречу оленьи нарты. От разгоряченных животных клубился пар, окутавший туманом и нарты, и тех, кто на них сидел.
Обернувшись через плечо, Макар крикнул что-то задним каюрам, и те, покрикивая на собак и тормозя остолом, стали. Остановил своих собак и Медов. Теперь все они ждали у нарт, придерживая собак за потяг и уговаривая их не волноваться.
Ехавший навстречу эвен также придерживал своих оленей, а затем отвернул с ними в сторону, чтобы не столкнуться с собачьими упряжками.
Передав свой остол, Макар подошел к встречному. Вскоре он помахал рукой.
