Анатолий Букреев - Эверест. Смертельное восхождение
Анатолий: На следующий после той страшной ночи день я узнал, что наши шерпы вышли с кислородом наверх. Мне надо было разобраться в ситуации. Посмотрев на наших участников, я понял, что с ними, в принципе, все в порядке. Теперь я больше всего беспокоился не за них, а за Скотта Я все же верил в его опыт, в его выносливость. Одетый в пуховку, в ботинках One Sport[203], он вполне мог выжить в ту ночь. Может, немного обморозиться, но выжить. Я знал случаи, когда люди выбирались из аналогичных ситуаций даже без серьезных обморожений. Наши шерпы несли ему кислород, и я следил за всем происходящим. Кто-то[204] попросил меня помочь ему на спуске. Но я принял решение остаться в четвертом лагере, пока не станет ясно, что со Скоттом. Да, это Клев просил о помощи. Клев, извини, но я переговорил с Нилом, я считал что важнее было остаться. У Скотта могло быть… Скотт мог сильно устать, но выжить.
Сэнди: Какая была погода на следующий день? Утром и днем. Можешь рассказать?
Анатолий: Не такая уж и плохая. Нормальная погода. Хорошая видимость при не очень сильном ветре. Ветер дул, но не так сильно. Правда, было холодно. Может, конечно, я сам мерз. Когда все наши участники ушли, я продолжал отслеживать ситуацию. Кто-то поднимался, кто-то спускался по склону Эвереста. Они ходили в том кулуаре, где были натянуты желтые перила. Я несколько часов поспал, немного поел, передохнул, но сил еще не было. Ни вверх, ни вниз. Потом, после ухода участников, я еще отдохнул, и стало полегче. Я ждал сведений от шерпов. В час или два дня я еще ничего не знал. Не исключено, что Лопсанг выходил на связь, но мне ничего не было известно. Я просто ждал. Я обсудил наше положение с Тодом Бурлесоном и Питом Этансом[205]. Они были готовы мне помочь. Мы вместе прикинули, что можно было сделать в нашей непростой ситуации. Скотт остался один и целиком зависел от окружающих. Мы ждали, что скажут шерпы. Во второй половине дня я увидел, как кто-то спускался с горы. Это был Таши. Таши был гораздо сильней отца Лопсанга. Потом кто-то, по-моему, Тодд, сказал, что один из тайваньцев, Макалу Го, спустился вниз. Всю ночь он был рядом со Скоттом. Я стал расспрашивать Макалу. Тот был обморожен, стонал, но мог разговаривать. «О, – сказал он мне, – Скотт великий человек. Он не спал, всю ночь говорил со мной, подбадривал». Так я понял его слова.
Ингрид: Извини, Толя, я не разобралась. Макалу сказал тебе, что Скотт всю ночь с ним разговаривал?
Анатолий: Да, всю ночь. И тогда я подумал… Скотту тяжело, но он выживет. Таши, Лопсанг и отец Лопсанга сказали, что Скотт уже не мог идти. Они нашли его без движения на каменных выступах близ скалы. Шерпы сказали, что ему уже невозможно было помочь. Видимо, у него произошел отек мозга. Скотт не мог говорить, ему было очень плохо, но… Но вдруг его еще можно было спасти? В три часа дня снова пошел снег, ветер усилился. Я взял чай, кислород и приготовился к выходу. Мне все говорили: «Толя, ему уже не помочь. Шерпы сказали, что у него отек мозга; все бесполезно». Я понимал это, но должен был увидеть все своими глазами. Я взял два баллона кислорода. Их еще пришлось поискать, потому что запасы кислорода почти закончились. Тогда я заглянул в палатку к шерпам: они пользовались кислородом. Я забрал у них баллоны. Это было не так-то просто. [Букреев смеется] Шерпам тоже был не по душе мой выход наверх. «Ничего уже не сделать», – говорили они. Так и оказалось. Я пришел слишком поздно. Вверх я поднимался на кислороде, это заняло у меня два часа. Сначала желтые перила, потом белые: набор высоты около двухсот метров. Между 8 200 и 8 300 метров я и нашел Скотта. Он был без всяких… Как это по-английски…
Ингрид: Без признаков жизни.
Анатолий: Да, без признаков жизни. Веки сомкнуты, я не смог их раскрыть. Весь замерзший. Лицо мертвенного цвета. Пуховка расстегнута, одна рука снаружи, рукавиц нет. Кислород у него иссяк. В семь вечера, как раз, когда я был рядом с ним, поднялся очень сильный ветер. Повалил снег, и ничего не стало видно. У меня есть горький опыт, и я понял, что со Скоттом все кончено. Его уже нельзя было вернуть к жизни. Я прикрыл мертвое тело рюкзаком, кислородными баллонами, обвязал веревкой. Стало темнеть, и я поспешил вниз. Я взял ледоруб Скотта, мелкие личные вещи для его семьи и стал спускаться. После первых же перил видимость совершенно пропала. Погода была просто ужасная, как предыдущей ночью. Вслепую я пробивался к четвертому лагерю. Это было очень сложно. Все шерпы спали, и мне никто не светил. Никто.
Клев: Шерп упал? С тобой был шерп[206]?
Ингрид: Шерпы спали и не светили Анатолию из лагеря.
Клев: А, спали. Извини, я ослышался.
Анатолий: Никаких огней. Перед тем как подняться к Скотту, я встретил того парня из экспедиции Холла. Он спустился сам, выжил. Ему потом ампутировали половину фаланг на руках, но он выжил[207].
Клев: Ты про Бека?
Ингрид: Да.
Анатолий: Перед тем как идти дальше наверх, я спросил его: «Ты не видел Скотта?» Но он меня не понимал, он был не в себе. Я надеялся спасти Скотта. Спускаясь, я полагался только на интуицию, а потом услышал голос этого человека[208]. Так я нашел лагерь. Было очень холодно. Я ужасно замерз и устал. Потом была ночь на Южной седловине. Я пережил это, что тут еще рассказывать.
Приложение 4
Толя Букреев / Володя Башкиров
С Толей я близко познакомился во время подготовки к экспедиции на Канченджангу. Это было трудное и интересное время. В течение двух лет мы находились в состоянии «перманентного отбора», который включал в себя соревнования на скалах и на льду, «забеги» на Эльбрусе и пике Коммунизма, медико-биологические испытания в барокамере и на высоте Памирского фирнового плато. Толя показал, что он настоящий спортсмен, он везде хотел быть первым. В то же время в любых ситуациях его не покидало чувство юмора. Часто он шутил: «Я лучший альпинист среди лыжников и лучший лыжник среди альпинистов». Во время его первой встречи с Гималаями стало ясно, что он прирожденный «высотник». Без использования кислорода он совершил восхождение на Среднюю Канченджангу. Хотел без кислорода идти и на траверс, но чувство ответственности за исход экспедиции взяло верх над честолюбивыми замыслами, и Толя отказался от этой идеи. У Толи было очень развито чувство справедливости. Когда, пройдя траверс, мы ликовали на Южной вершине, Толя взял рацию и передал: «Это победа всех членов экспедиции, которые в течение двух месяцев самоотверженно работали на склонах Канченджанги и обеспечили достижение желанной цели». Несмотря на то, что Толя был целеустремленным спортсменом, в душе он оставался романтиком. Часто он брал в руки гитару и пел прекрасные душевные песни. По пути на свою родину – деревню Коркино – Букреев останавливался в моем доме, и мы с ним просиживали до утра, говоря обо всем на свете и строя планы новых экспедиций. Он всегда привозил рюкзак яблок из своего сада под Алма-Атой.
