Виктор Конецкий - Никто пути пройденного у нас не отберет
– Хозяин, – проворчала «Эрика», – уж тебя-то я знаю. Ты как раз всю жизнь только и делаешь, что впадаешь в уныние то из-за людей, то из-за событий.
– Уж когда я впал в уныние, то это как раз тут, подруга. Сперва на меня пришел начет в тысячу двести рублей, ибо приплыл сюда молодой и красивый лейтенант без продаттестата. Затем у лейтенанта высчитали за пожарную лопату, которую украли с кораблика еще в Беломорске. Затем он узнал, что, пока переплывал все моря-океаны, его невеста нормально вышла замуж.
– Ну, хозяин, уж такой банальности я от тебя не ждала! Ты всегда слабоват в сюжете, но на финалы выходить умел. И докатился до «Эй, моряк, ты слишком долго плавал, я тебя успела позабыть»? Фу!
– Это не я докатился – невеста докатилась. И сколько я тебе уже вбивал в лоб этими вот пальцами, что жизнь и есть самое банальное кино! Толоконный у тебя лоб, старушенция, – точно уж немецкий! Слушай финал. Получил я горестное известие от невесты и закручинился, совершенно позабыв, как это многим мужчинам свойственно, про свои грешки. Да-да, подруга, и про Ниночку в парадной дома номер сто тридцать шесть на Фонтанке, ту, которая столько раз в этом рейсе с тебя пыль стирала, хотя я этой стерве строго-настрого запретил к тебе даже прикасаться. И вот закручинился я от лютой измены и отправился за утешением к официанточке в здешний ресторан «Золотой Рог». Эта официанточка после долгого плавания казалась мне то Неизвестной Крамского, то Махой Гойи. К сожалению, казалась она такой замечательной не одному мне. И угодил я тут в сокрушительную драку. Сперва Маха велела сидеть в ресторане до закрытия, пока она чеки сдаст и остатки из разных бутылок в одну сольет, а потом выходить и ждать ее у фонаря на набережной. Там, на набережной, у меня и засверкали фонари под обоими глазами, потому что Маха того же наговорила и наобещала еще пятерым морячкам – на то она и Маха. Приплелся я на «СС-4138», взглянул в зеркало и понял, что минимум неделю надо будет отсиживаться в цепном ящике, ибо тут уж никакая бодяга не поможет. По закону подлости утром вызывают к адмиралу – начальнику АСС Тихоокеанского флота. И вызывают, представь себе, старушка, для торжественной церемонии, ибо за безаварийный перегон через Арктику малотоннажных судов Главком ВМС СССР досрочно присвоил мне звание старшего лейтенанта. Ну куда мне с такой рожей? Ни на какую торжественную церемонию. Проорал я своему отражению в каютном зеркале:
«Служу Советскому Союзу!» Потом запер дверь наглухо и принялся крутить в погонах новые дырочки для третьей звездочки. А ты, подруга, говоришь, что я на финалы выходить не умею! Веди тут себя порядочно, а Новый год опять вместе встречать будем. Ясно?
– Катись, обормот, с моих глаз поскорее, спать хочу, – сказала «Эрика».
И я затянул на ее фанерном, старомодном футляре веревку рифовым узлом.
– Слушай, – уже сонным голосом пробормотала машинка, – кабы невеста не наставила тебе рога, ты бы никогда не стал писателем и остался полным обормотом на веки веков.
– Аминь! – сказал я.
Вечером два буксира тащат к причалу. Ну и местечко для балтийцев нашли дальневосточные братья. Два часа боцман сходню сколачивает через свалку металлолома под бортом.
Торопливо, наскоро прощаюсь с соплавателями, стараясь избежать встречи с Ниной Михайловной, и довольно суетливо покидаю судно и те прекрасные и яростные моря, через которые «Колымалесу» предстоит проплыть.
Едем с В. В. в аэропорт. И как же дурацки устроены моряки! Ведь предложи мне – и я бы пошел домой югом.
Спрашиваю:
– А вы бы, если б не медицина, пошли?
В. В. махнул рукой:
– А черт с ним… Пошел бы!
Ведь клялся, что только в отпуск, только к внучке, к чижу и канарейкам, а сам?
Чудная профессия. Летим над Сибирью. Капитан пыхтит, никак ноги не пристроить. Взяли в дорогу одну бутылку лимонада, дураки! Разве сегодня в сибирских аэропортах чего-нибудь купишь. Буфеты пустые, на каждой посадке из самолета выгоняют в обязательном порядке, включая женщин с детьми, так, вероятно, пилотам и обслуге спокойнее. А что творится в модерных аэровокзалах! Впечатление как от железнодорожных времен войны. Вповалку на полах женщины и солдаты, старухи и офицеры. В сортир не войти, чтобы даже воды попить из-под крана, стульчаки забиты, вонь, мразь. На посадке сшибка, снег, дождь, ветер, дети ревут, но самолет устроен так, что сперва надо загрузить носовую часть, а задние пассажиры запускаются во вторую очередь. Несчастная мегера-стюардесса расшвыривает несознательных и непонимающих возле трапа; мат, вопли, слезы. О чем наши знаменитые аэроконструкторы думали? Паситесь, мирные народы, – вот о чем…
Летим. Сибирь под нами – страна будущего.
В. В. невозмутимо напевает:
– А я Сибири не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля, так развевайся, чубчик кучерявый, так развевайся, чубчик, на ветру…
Меня мучает еще то, что не смог заставить себя попрощаться с Ниной Михайловной. Удрал как крыса с корабля в полном смысле слова.
Над Омском, где родился Врубель и сидел в мертвом доме Достоевский, делюсь с В. В. переживаниями, как на исповеди.
– Трите к носу, Виктор Викторович.
– Тру, да…
– Полноте, раб Божий. Ни на каком «Красном треугольнике» Нина Михайловна не работала. В каком, говорите, году вы, гм, ее?..
– Она меня.
– Не играет роли. В каком году?
– В пятьдесят первом.
– С сорок восьмого по пятьдесят пятый она служила телефонисткой в наших войсках в Германии. Демобилизовалась в звании старшего сержанта. Теперь успокоились?
– Откуда же она знает подробности? Серега Ртахов, танцы в училище?.. Нет, это уже из жизни кроликов, как вы говорите.
– Вы чего-нибудь в рейсе из этой истории писали?
– Да. Когда на Колыме стояли. Ожили, как говорится, воспоминания.
– Ну, вы писали, а она читала. Надоела ей на пятом месяце «Королева Марго». Обычное любопытство плюс одиночество. Она вечно себе новые биографии придумывает.
Камень с моей души рушится уже куда-то на Тюмень, где под нами полыхают от горизонта до горизонта газовые факелы. За каждый такой факел японцы, по слухам, готовы нам птичье молоко поставлять по пол-литра на рыло.
Над родным Питером – рассвет.
Ладога, Нева, Финский залив – все видно, как на хорошей карте.
Закладываем гигантский эллипс от Пулкова до Кобоны.
Через эту Кобону меня дохлого к жизни везли. Или через Новую Ладогу? Почему-то лайнер закладывает еще один вираж, от Маркизовой лужи до Шлиссельбурга. Появляются стюардессы с натянутыми улыбками, настырно начинают проверять пристежные ремни.
Короче говоря, шасси не выходит, топливо сбрасываем в окружающую среду.
Вы уже знаете, как высоко я ценю жизненную литературщину.
