Арон Ральстон - 127 часов. Между молотом и наковальней
Я киваю и кричу ему в ухо:
— Да! Вы не могли бы меня подвезти?
Внутри салона вижу офицера в незнакомой форме, он сидит на дальнем конце кожаного дивана и таращится на меня. Никаких медработников с капельницами, ни на ком нет латексных перчаток, не видно никакого медицинского оборудования. Я не ожидал, что меня встретит санитарный вертолет, но и полностью кожаной обивки тоже не ожидал.
По какой-то причине экстренность ситуации улетучивается, я честно хочу дать пилоту или офицеру шанс постелить на кожаное сиденье тряпку или куртку, пока я не запачкал его кровью. Ни к кому конкретно не обращаясь, кричу в вертолет:
— У меня кровь течет — я вам тут все испачкаю!
— Лезь давай! — грохочет чей-то голос, и я карабкаюсь через два сложенных рюкзака на середину заднего сиденья.
— Пожалуйста, возьмите мой рюкзак! — кричу я человеку, который подзывал меня жестами, и киваю туда, где метрах в двадцати пяти от вертолета стоит Эрик с моим рюкзаком в руках.
Спасатель бежит к нему, пригибаясь под винтами, и возвращается с почти пустым рюкзаком. Все, что там осталось, — бутылка и кэмелбэк с несколькими унциями грязи в них, налобник, мультитул и две камеры, общим весом каких-нибудь два килограмма. Однако в пути, пока я шел последние две мили перед встречей с семьей Мейер, мне казалось, что он весит впятеро больше. Обидно бросать вещи здесь, думаю я, после того как столько времени их тащил. Все на борту, мы пристегиваем ремни, и пилот запускает двигатели в полную силу, поднимая пыль со дна каньона.
Кто-то передает мне наушники, офицеры помогают мне надеть их поверх синей бейсболки «Арктерикс». Пилот спрашивает, слышно ли его, я отвечаю «да», устраиваясь на кожаном сиденье и поднимая раненую руку над головой. Так чуть легче переносить постоянную пульсацию боли. Я наблюдаю, как капельки крови катятся с моего локтя по свисающей полоске стропы. Одна за другой они достигают конца стропы и падают на уже пропитанную кровью рубашку.
Мы поднимаемся, и мое внимание переходит от рубашки к каньону. Мы летим все выше и выше. Благодарность, которую я испытываю, снова едва не доводит меня до слез, но обезвоживание запечатало мои слезные каналы. Я сижу между двумя пассажирами на заднем сиденье, но все равно могу смотреть из окон вертолета. Прямо впереди я вижу, как похожие друг на друга черные фигурки Уэйна и Эрика становятся пятнышками на красном холсте гравия в русле Бэрриер-Крик, пока оконная рама вертолета не заслоняет их.
Мы поднимаемся над краем каньона, и я испытываю смятение, пытаясь осознать внезапный сдвиг горизонта. В последние шесть дней линия, ограничивающая край моей вселенной, была клаустрофобически близка, а теперь мир за секунду расширяется на сотню миль, горизонт отступает за великолепный пейзаж Каньонлендс, к дымке, окружающей горы Ла-Сал на востоке.
Рокот вертолетных двигателей переходит в унылый рев, лишь слегка приглушенный наушниками.
— Сколько времени еще до Грин-Ривер? — спрашиваю я, напрасно напрягаясь, чтобы говорить громче.
Будь сильным, Арон. Ты уже почти там. Держись.
Пилот отвечает, я ясно слышу его голос сквозь фоновые помехи:
— Мы летим прямо в Моаб. Это займет минут пятнадцать.
Ого. Круто. Здорово.
— У вас не найдется какой-нибудь воды?
Оба офицера подскакивают, как поднятые по тревоге, будто моя просьба вывела их из ступора. Я не могу их винить. Если бы пропитанный кровью парень вошел и сел рядом со мной, я бы тоже не в первую минуту сообразил предложить ему попить. Мужчина слева от меня находит бутылку воды с отвинчивающейся крышкой и протягивает ее мне. Я держу ее в руках и озадаченно рассматриваю. Тут он понимает, что крышка все еще закрыта, откручивает ее и возвращает мне. Мы меняем позы, и офицер, сидящий справа, подсовывает мне под руку куртку, чтобы та впитала кровь.
Через две минуты мы подлетаем к довольно широкой реке. По цвету и расположению я точно знаю, что это — Грин-Ривер. Пилот говорит в микрофон:
— Не давайте ему молчать.
— Я все еще пью воду, — отвечаю я.
Мне с трудом верится, что желудок все еще вмещает жидкость или что я до сих пор ощущаю жажду. Включая то, что у меня сейчас в руке, за прошедшие три часа я выпил уже почти десять литров воды.
— Не давайте ему потерять сознание, — предупреждает пилот офицеров.
Я уверен, что в обморок не упаду, поскольку боль не даст мне передышки, но я действительно хочу добраться до больницы как можно скорее.
— Далеко еще? — спрашиваю я, и мой голос звучит, как у ребенка, который посреди долгой семейной поездки ноет, что хочет в туалет.
— Отсюда двенадцать минут, — говорит пилот.
Минуту или две мы в полной тишине летим на север вдоль реки. Я делаю еще три глотка, бутылка пуста. Когда мы закладываем вираж направо, я вижу извилистую грунтовую дорогу, которая спускается со стены каньона к реке.
— Видите эту дорогу? — спрашиваю я.
Мужчина справа от меня смотрит в окно и кивает.
— Да, а что?
— Это начало Уайт-Рим, эту дорогу еще называют… э-э-э… Каменная Задница. Мы с друзьями проехали ее на велосипеде пару лет назад. Больше ста шестидесяти километров.
Похоже, до офицера медленно доходит, что я говорю. Кажется, он не может поверить, что я превращаю этот полет в осмотр достопримечательностей. Мы движемся на северо-восток и пролетаем над районом Каньонлендс, который называется «Остров в облаках». Я достаточно хорошо знаю эти места, чтобы оценить расстояние. Спрашиваю пилота:
— Мы будем пролетать мимо Монитора и Мерримака?
— Я не знаю, что это такое, — говорит пилот.
Офицер справа от меня спрашивает, что со мной случилось, и я пересказываю ему события недели. Извернувшись, достаю карту из левого кармана, показываю, где застрял. Объясняю про каменную пробку, как она сдвинулась, как я оказался в ловушке. Как дрожал пять ночей, как у меня закончилась вода и я пил собственную мочу, как наконец-то догадался отрезать себе руку. Рассказывая все это, я думаю о том, как вовремя оказался там вертолет, как раз в тот самый момент, когда мне это было нужно. Если б он прилетел на час позже, я бы умер в ожидании помощи. Или, если бы я догадался ампутировать себе руку два дня назад, когда сделал первый разрез, вертолета бы не было и я бы истек кровью, добираясь до пикапа, оставленного на берегу Грин-Ривер. Я был прав в воскресенье, когда сказал в камеру, что самостоятельная ампутация — это медленное самоубийство.
Минут через шесть после окончания рассказа я вижу в окно два холма из песчаника. Под действием эрозии эти каменные формации стали походить на две подводные лодки, столкнувшиеся в бою.
