Евгений Вишневский - Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая
Потом к нам пришел местный плотник Петр Дмитриевич и, категорически отказавшись пройти в комнаты, в дверях сказал:
— Это... у меня суббота и воскресенье выходные... так что, ежели вам жердины на каркас рубить надо, пошли сейчас.
Часа через два Эдик с Валерой принесли четырехметровые жерди, причем едва не обрушили с таким трудом натянутую антенну. Поставив жерди в тамбур, Эдик сказал:
— Петр Дмитрич прибудут на парадный обед к шести часам. Жарьте картошку. Ну и напитки охлаждать ставьте, конечно. Дома ему баба пить не дозволяет, а тут вроде бы как некуда деваться — не может же он хороших людей обидеть.
Ровно в шесть, минута в минуту, как и было обещано, пришел Петр Дмитриевич. На стол была моментально подана огненная сковорода с жареной картошкой и миска с салатом из последнего зеленого огурца. Раздеться Петр Дмитриевич категорически отказался, мотивируя это тем, что забежал якобы только на минуточку.
— А то баба моя сейчас же прибежит, — виновато добавил он.
— Да откуда она узнает, что вы здесь? — спросил Эдик. — Мы никому ничего не говорили.
— Узнает, — горько усмехнулся Петр Дмитриевич. — Чего бы доброго, а это узнает...
Разлили. Выпили по первой (за знакомство). Закусили. Начали интеллигентный разговор.
— Вот вы на лекции про разные руды говорили, — обратился Петр Дмитриевич ко Льву Васильевичу, — это все правильно, конечно. А вот про соль ничего не сказали. А зря: у нас здесь соли пласты по пятьсот метров бывают. В прежние времена нам сроду соль сюда и не завозили. Как к концу она подошла — трактор заводим, поехали, нарубили, ешь — не хочу. Уголь здесь, конечно, тоже есть. Прямо с земли, бывает, собираем и топим. Вот об этих здешних углях я тоже рассказать кой-чего могу. Есть у нас одна шахта, Таймылырская называется, недалеко здесь. Там уголь добывали и в тундру выбрасывали. А увозили один только богет[4].
Далеко кругом угля набросали, и густо. Зачем он, раз богет есть?! Видали когда-нибудь, как он горит, богет-то? Глаз не оторвать! Как граната, в печке взрывается и сгорает весь подчистую. Даже и золы не остается. А уж что жару от него!..
Ну вот, выбрасывали, значит, уголь в тундру, выбрасывали, а он возьми да и загорись в один прекрасный день. Сам собой. Такой пожар был — тундра метра на три вглубь оттаяла. Месяца два его тушили самолетами. И от этого большое озеро произошло.
Выпили еще по одной (за успехи геологии). Закусили. Петр Дмитриевич переменил тему:
— Вот картошечка — это тут самый драгоценный фрукт. А я сам-то на картошке ведь в аккурат и вырос. И что удивительно, никогда ее за вкус не считал. Я ведь из Белоруссии, из-под Могилева, слыхали? На Север после войны попал. У нас в Белоруссии жрать тогда нечего было, а по радио зовут: давайте, дескать, все на Север — Родина зовет! Ну, я и собрался. А меня не пускают. У нас ведь после войны каждый мужик на счету был. Ну, вот мне и не дают ничего: ни карточек, ни паспорта. Как хошь, так и езжай. Но я мужик ушлый был — иду к северному вербовщику: так, дескать, и так — не пускают. Он трубку снимает и кричит кому-то: «Ты что, так твою разэдак, приказа триста тридцать три не знаешь?! Да я тебя за саботаж северных работ знаешь куда упеку?!» А потом мне: «Ну и хрен с ними. Мы тебе сами все дадим: и карточки, и деньги, и паспорт». И ведь вправду все дали. Поехал я сперва на Колыму, оттуда на Чукотку, а с Чукотки сюда, в Косистый. И вот уже лет пятнадцать здесь...
Тут Петр Дмитриевич прервал свой рассказ, потому что из кухни-прихожей раздался пронзительный женский вопль, и через мгновение в комнату, где мы принимали уважительного гостя, влетела здоровенная баба с полным ртом железных зубов и заорала:
— Пьешь, паскуда?! А дома утки нещипаные гниют! Я стирку завела, воду таскать да помои выливать мне самой?! А ты тут запиваться будешь?! Ну, погоди, придешь домой, я тебе твою харю-то поганую разобью!.. — С этими словами она хлопнула дверью и исчезла.
В продолжение этого страстного монолога Петр Дмитриевич сидел смирно и молчал. Как человек опытный, он понимал, что молчание в таких ситуациях — единственное спасение.
— Это хорошо еще, — виновато вздохнув, сказал Петр Дмитриевич, — что с нами за столом женщин нету, а то бы тут она пыль до потолка подняла... И опять же, одевши я тут сижу, вроде, значит, на минутку забежал...
Позволю себе прервать рассказ огорченного плотника, чтобы в который раз удивиться женскому чутью. Каким манером наши женщины почувствовали, что их присутствие за столом нежелательно?! А ведь почувствовали, от парадного обеда отказались и, более того, закрылись в своей комнате. Но продолжу рассказ Петра Дмитрича.
— Вообще-то она баба неплохая, — жалко улыбаясь, продолжал Петр Дмитриевич. — Вторая она у меня. Первая-то от меня сбежала, все деньги с собой забрала, а мне только пятилетнего пацана оставила. Ну, приехал я с ним в Могилев. На книжке тысяча рублей — и все. Покрутился я, покрутился, да опять сюда подался — в Арктику, в Косистый. И тут в Косистом с ней и сошелся... Ну, давайте по последней — за все хорошее!
Мы выпили по последней, причем Петр Дмитриевич последнюю эту даже и не стал закусывать, схватил шапку и торопливо вышел.
Сегодня вечером нас обещали пустить в баню гаража. Но в последний момент, когда уже мы собрали вещички (первыми, разумеется, должны были пойти дамы), в бане нам было отказано без объяснения причин. При этом начальник гаража Валера, живущий по соседству, сказал, что, возможно, пустит нас в баню завтра. Мы долго думали, с чем же это связано: такое резкое изменение отношения к нам, и пришли к выводу, что дело в том визите, который нанесла нам секретарша начальника аэропорта (жена Валеры); супруг, по-видимому, связал ее приход к нам с чем-то аморальным и рассердился. Впоследствии мы убедились, что жена Валеры давала множество оснований мужу для ревности, так что его вполне можно было понять. Но тогда, тридцатого июня, ничего этого мы не знали и очень обиделись.
А в половине первого ночи пришел наконец долгожданный вертолет.
1 июля
С утра отличилась Наташа. С первого раза (а это был вообще ее первый выход в эфир, профессиональный, разумеется) она связалась с полярной станцией мыса Челюскин. Радист, принимавший ее радиограммы, оценил прохождение волн на «хорошо», относительно же Натальиной работы заметил:
— Ваши РД нечитаемы. Очень плохая работа радиста.
— Ничего, — сказал Эдик, — для первого раза сойдет. Первый блин комом.
— Не такой уж это и ком, — сказал Лев Васильевич, — информацию, нужную нам, мы ведь получили.
— Надо бы посмотреть на его первую РД, — заметила Наталья Ивановна. — И сравнить с Натальиной.
