Михаил Божаткин - Приключения 1977
— Господин учитель!..
Словно не голос, а листва прошелестела за спиной Минчева — приглушенно и едва уловимо. Он оглянулся. Позади плелся высокий, сухопарый мальчонка с непричесанной, лохматой головой и усталым лицом; на нем было жалкое рваное рубище, из босых разбитых ног парня сочилась кровь. Он чем-то напоминал затравленного волчонка, попавшего в западню.
— Господин учитель, вы не узнали меня? — спросил он тем же тихим испуганным голосом и тотчас огляделся.
— Нет, — сказал Минчев.
— Я Наско из Перуштицы.
— Наско?! — изумился Минчев. — Но ты!.. — он не договорил и схватил парня за руку. — Нам нельзя быть тут вместе, свернем на тропу!.. Ах, Наско, Наско, славный ты мой ученик! — продолжал он, не выпуская руку мальчонки. — А я слышал, что ты уже и не жив. Слава богу!
— Я был убит, господин учитель. Меня убил отец…
— Потом, потом, Наско, потом про все расскажешь!
Они поднимались в гору, и Минчев искал место, где можно будет схорониться со своим бывшим учеником. Минут через пять они уже сидели на траве за густым кустарником. Йордан готов был расцеловать мальчонку, первого ученика школы в Перуштице. Ему было лет двенадцать, но выглядел он на все шестнадцать. Сколько же он пережил за минувший год! Наско худ до крайности, в прорехах распоротой, полинялой, давно не стиранной рубашонки можно легко пересчитать тонкие ребра, обтянутые синеватой кожей, лицо его точно составлено из одних костей — заострившегося горбатого носа и острых, торчащих скул. Йордан снял из-за спины мешок, быстро развязал его, достал два черствых ломтя ржаного хлеба, несколько луковиц, завернутую в тряпочку соль и протянул их Наско.
— Ешь, сынок, — сказал он ласково.
Не прошло и трех минут, как руки Наско были пустыми. Йордан подумал: много давать нельзя, мальчик слишком голоден. Не удержался, дал еще один ломоть:
— Ешь, сынок!
И этот кусок был проглочен в одно мгновенье.
— А теперь рассказывай, — попросил Минчев.
— А что же рассказывать? — Наско по-взрослому покачал головой. — Мы думали, что в церкви нас нетронут. А они?.. Столько убили! В церкви река крови была… Мы сидели и плакали. Турки крикнули в окно, что всем нам они поотрубают головы… Но сначала помучают. Неделю мучить будут. Тогда отцы стали резать детей… Мой папа тоже. — Наско показал на груди глубокий шрам от раны. — Ударил он меня ножом, а дальше я ничего и не помнил. Очнулся, смотрю, по церкви турки ходят: кто жив — того ятаганом… Притворился я мертвым… — Наско большими дозами хватал воздух, ему было трудно говорить, и он все время делал паузы. — А ночью переполз в кусты… Подобрали меня уже в лесу, накормили… сменили одежду… Потом лекарь пришел. «Отец, — говорит, — промахнулся, не попал тебе в сердце». А сестру Марийку и брата Колчо зарезал. И себя с мамой… Их потом в церкви нашли…
— Где же ты жил весь этот год? — спросил Минчев, поглаживая пыльные, похожие на проволоку волосы парня.
— А везде. Один раз в турецкую деревню заблудился, так меня турок целую неделю у себя дома прятал.
— Встречаются и такие турки! — кивнул Минчев. — А куда же ты сейчас идешь, Наско?
— А русским навстречу, они уже Дунай переплыли! — приободрился Наско.
— Переплыли, — подтвердил Йордан.
Он понял всю опрометчивость в поведении паренька: идти навстречу русской армии — это пока что идти навстречу и разъяренным туркам; в такое время любой из них может пристрелить или пырнуть его ножом.
— Я с вами пойду, господин учитель, — сказал Наско.
— Нет, Наско, со мной нельзя. Потом я скажу почему — так нужно, сынок, ты не обижайся!
— Пропаду я! — вырвалось у Наско; он опустил голову, плечи его задрожали.
— Вот что, парень! — твердо произнес Минчев. — Ты всегда был мужчиной, будь им и дальше. Оставайся здесь, никуда не ходи. Заберись повыше в горы и жди.
— А потом? — Наско с недоумением посмотрел на учителя.
— Увидишь русских — тогда и спускайся. Ты их узнаешь по одежде — она не такая, как у турок: на головах кепи, на плечах вот такие погоны. — Иордан пальцем начертил в воздухе погоны. — Язык похож на наш, на болгарский. Спустишься с гор и сразу же иди в Тырново. Недалеко от церкви святых Константина и Елены отыщешь домик деда Димитра Николова — постучись к нему. Это очень добрый человек, и он встретит тебя как родного.
— А что я скажу ему? — с надеждой спросил Наско.
— Передашь от меня привет, расскажешь про свою беду. Он все поймет.
— Хорошо, господин учитель, — покорно произнес мальчонка. — Только я очень хочу есть. Я первый раз за четыре дня поел. А как же дальше?
— Я тебе оставлю все, что у меня есть!
— А вы? — не поверил такому счастью Наско.
— Я куплю, у меня есть деньги, сынок. Но сразу все не ешь: с голодухи заболеть можешь. Растяни на несколько дней, до прихода русских.
— Спасибо, господин учитель, — дрогнувшим голосом проронил Наско.
Минчев передал парню мешок, обнял его, по-мужски крепко пожал ему руку.
— Да храни тебя бог, мой мальчик! — сказал он и стал спускаться по тропинке на пыльную и шумную дорогу. Обернулся, помахал Наско рукой. Тот стоял уже с мешком за спиной. Он улыбнулся и тоже помахал рукой — устало и рассеянно.
IV
Верстах в трех от Габрова, на берегу шумливой и петляющей Янтры, Йордан встретил новую группу всадников. Впереди, на статном вороном коне, гарцевал немолодой, с гордой и надменной осанкой офицер; и бравый вид, и отглаженная невыгоревшая одежда, и новенькая красная феска позволяли причислить его к тем, кто еще не успел побывать в жаркой перепалке у Галаца или Систова. На груди офицера красовалась семиконечная звезда — орден Меджидие — отличие избранных. Приподнявшись на стременах, офицер в упор посмотрел на Минчева.
— Кто такой? — спросил он бархатистым, очень красивым голосом, лишенным даже малейшей турецкой гортанности.
— Купец, бегу от гяуров из Систова, ага, — с достоинством ответил Минчев и приложил руки к груди.
Турок зло сверкнул глазами.
— Гяур бежит от гяура! Может, вы еще и турок, ха-ха-ха!
— Я не гяур, ага, и мой отец, по воле аллаха, был турок, а мать моя была невольницей, но любимой женой моего отца, — быстро проговорил заученную фразу Минчев.
Он сразу же понял, что офицер не тот человек, который может поверить любому его слову. Но он прекрасно знал турецкие нравы и обычаи; знал, что у турок существуют три вида брака: по первому они высватывают жен и считают их законными, по второму они берут как бы по найму, а по третьему покупают, то есть приобретают невольниц, их они могут иметь столько, сколько позволяет карман, и изгоняют в любое время; самое же парадоксальное состояло в том, что дети, рожденные невольницами, считались свободными и даже имели право на наследство отца. Вероятно, тут сказывалось убеждение турок, что их кровь — самая сильная и она в состоянии перебороть любую другую, что достаточно неверной зачать ребенка от правоверного мусульманина, как он уже сам по себе является на свет не каким-то поганым гяуром, а воистину чистокровным турком. Вот об этом и думал Минчев, когда в двух словах сообщал свою родословную.
